Мне требуется вся сила воли, чтобы не скривить лицо в гримасе, услышав свою фамилию. Кажется, это будут очень долгие два часа.
Он прикладывает ключ-карту, и двери библиотеки раскрываются.
– Почему вход в библиотеку открыт не для всех? – спрашиваю я, и мы проходим внутрь.
В прошлый раз здесь было мало студентов, а сейчас практически все столы заняты.
– В академии две библиотеки, и в эту можно попасть после второго курса, – отвечает Уильям и направляется к свободному столу у огромного витражного окна.
Я видела такие окна только в церкви. Здесь же оно украшено не ликами святых, а плетями роз, что собраны из мозаик.
Я замечаю любопытные взгляды студентов, они исподтишка поглядывают на нас, прячась за книгами и телефонами.
– Садись, Ламботт. – Уильям отодвигает для меня стул.
Я сглатываю нервный ком. Он всего лишь воспитан и учтив.
– А почему сюда нельзя первокурсникам? – Я опускаюсь на сиденье, и он аккуратно придвигает меня ближе к столу.
– Не имею ни малейшего понятия. – Маунтбеттен тоже присаживается и неожиданно спрашивает: – Есть идеи?
Я тушуюсь под его прямым взглядом. Сегодня у него нет кругов под глазами. Галстук аккуратно повязан на шее, светлые волосы немного взъерошены, но ему идет. Я никогда не видела таких платиновых волос и таких красивых темных бровей, что обрамляют поистине серебристые глаза. Уильям действительно прекрасен.
– Ламботт. – Он наклоняет голову набок.
Я вижу, как смешинки сверкают в недрах его глаз. Откашливаюсь и опускаю взгляд на стол. Боже, как неловко…
– Тут много старинных книг. Может, в этом причина? Не хотят, чтобы экземпляры пропали, – шепчу едва слышно.
– Будто другие курсы не могут провернуть подобное, – отмахивается Уильям. – Доставай тетрадь, чернила и ручку.
– Чернила? – озадаченно переспрашиваю я.
– Для перьевой ручки. – Он даже не смотрит на меня, печатая что-то в телефоне.
Чувствую, как краска отливает от лица.
Маунтбеттен наконец замечает, что пауза затягивается:
– Ты же принесла перьевую ручку?
Он поднимает голову и смотрит на меня с любопытством, а я вжимаюсь в стул и не дышу.
– Боже, только не надо падать в обморок, – бормочет он. – Забыла? Не страшно.
– Я думала, ты шутишь, – сипло произношу я.
– Дыши, Ламботт, – издевательски произносит Уильям. Его словно веселит тот факт, что я расстроена. – Доставай что есть.
Я спешно вытаскиваю тетрадь и пенал, раскладываю принадлежности. Маунтбеттен следит за тем, как я в ряд выкладываю ручки и маркеры для подчеркивания.
– Отличница из тебя что надо… занудная перфекционистка. – Он качает головой, будто не может поверить в увиденное.
Это звучит как оскорбление. Я пожимаю плечами.
– Мне так легче работать, – пытаюсь я оправдаться.
– Да-да, – небрежно перебивает он. – Насчет перьевой ручки я не шутил.
– Но зачем? Почему именно перьевая?
– Мак-Тоули помешана на каллиграфии. – И вновь он бросает ехидный взгляд на созданный мной порядок. – Ты, как никто, должна понять… маленькая мисс идеальность.
Я густо краснею:
– Не веди себя так, словно знаешь меня.
Маунтбеттен, сузив глаза, оглядывает меня сверху вниз.
– Девочка-заучка, которой доводилось плакать только из-за неудовлетворительных оценок, – ехидно начинает этот нахал. – Наверняка мечтаешь о какой-нибудь научной степени. Всю жизнь прячешься за книгами и любишь умничать. – Он замолкает, делая вид, что задумался.
– Какая нелепость! – возмущаюсь я.
– Уверен, родители тобой гордятся, твои детские фотографии разбросаны по всему вашему маленькому домику, – фыркнув, продолжает он нести чушь, – а твоя мамочка написала всем родственникам про твою стипендию. Думаю, будь ее воля, она бы посвятила тебе статью в местной газете на первой полосе. Тебе нравится быть костью в горле менее успешных кузенов и пупом земли для своей семьи. Я что-нибудь упускаю?
Смотрю на него во все глаза и несколько раз моргаю:
– Ты видишь меня такой? Бесчувственной самовлюбленной заучкой? – Я настолько удивлена, что даже не могу скрыть потрясения.
– Заметь, я не оскорблял тебя.
Молчу. Пытаюсь проанализировать все сказанное им и не понимаю, что доставляет бóльшую боль: тот факт, что я отчаянно хотела бы иметь такую семью, или же что он так высокомерно нацепил на меня тег с определением.
– Я научилась засовывать матери два пальца в рот, еще будучи семилетней девочкой, – говорю я, и Уильям замирает. – Отец просто сказал: «Если хочешь, чтобы она завтра проснулась, тебе придется это сделать». И мне приходилось это делать из раза в раз… И я даже не знаю, есть ли у меня детские фотографии.