— Лучше не скажешь, Шелдон.
Рея помнит этот эпизод. Но сейчас, в присутствии Сигрид, она отвечает Ларсу:
— Он излагал ясно. У него есть талант излагать логично. Он просто работал на публику.
— На меня это подействовало, — пожимает плечами Ларс.
— Хорошо, может, у него и нет деменции как таковой. Но он странный. Ну правда, странный. Он все больше общается с умершими.
При этих словах она как будто смутилась. Что бы ни происходило в усталом мозгу деда, это все очень сложно. Оно появляется и исчезает. Но она знает, что с Шелдоном не все в порядке. Что смерть Мейбл основательно подкосила его. Он потерял точку опоры. Больше ей нечего добавить.
Сигрид слушает, а потом обращается к Ларсу по-английски:
— То есть вы не считаете, что это слабоумие?
Ларс стучит пальцем по столу. Он не хочет противоречить Рее. Не при посторонних. Не в том, что касается ее родных. Но в нем говорит чувство долга и справедливости. Перед тем как ответить, он прикидывает, как сделать так, чтобы Рея сама признала его правоту.
— Рея сообщила ему кое-что сегодня утром. Это не могло не повлиять на него.
Сигрид поворачивается к Рее и ждет.
— Прошлой ночью у меня был выкидыш. Но меня отпустили домой из больницы. Это был первый триместр. Утром я рассказала об этом деду.
Тут вмешивается Петтер:
— Сожалею, — говорит он.
Рея кивает. Она не хочет становиться центром внимания.
— Не то чтобы мы не были к этому готовы. Но Шелдон точно не был готов, — замечает Ларс.
Рея молчит, поэтому он продолжает:
— Я не думаю, что это деменция. Шелдон пережил всех, кого он знал, включая сына и жену. Мне кажется, что он переехал в Норвегию из-за нашего будущего ребенка. Ради возможности увидеть, что жизнь продолжается. Но ребенка мы потеряли.
— А чем вы объясняете его поведение? — спрашивает Сигрид Ларса.
— Полагаю, чувством вины. Его мучает чувство вины от того, что он их всех пережил. Прежде всего своего сына Саула — отца Реи. Возможно, также старших товарищей, погибших во Вторую мировую. Своего двоюродного брата Эйба. Жертв Холокоста. Сослуживцев по Корее. Жену. Этого ребенка. Я думаю, он не в состоянии пережить еще больше. Теперь что касается корейцев. Я знаю, что есть сомнения по поводу его участия в боевых действиях, но я уверен, что он в них участвовал, потому что корейцы мерещатся ему за деревьями. Не думаю, что это корейцы вообще. Речь идет о людях, которых он убил, и он сожалеет об этом. Даже при том, что это произошло на войне.
Рея с ним не согласна:
— Мой дед не испытывает чувства вины из-за того, что пережил Холокост. Поверьте мне. Если он о чем и сожалеет, так это о том, что не прибавил себе годов и не попал на войну бить нацистов.
— Но ему было всего четырнадцать, когда Америка вступила в войну. Он был ребенком.
— Ты что, не знаешь его?
Сигрид продолжает писать в блокноте, добавляя заметки к своим соображениям по поводу Ларса и Реи и времени исчезновения Шелдона.
Осталась последняя деталь.
— Как вы объясните вот это? — спрашивает Сигрид, вручая Рее записку, найденную на месте преступления.
— Это написал мой дед.
— И о чем, по-вашему, в ней говорится?
— Ну, — замечает Рея, — важно не столько то, о чем в ней говорится, сколько что это означает.
— Да. Хорошо.
— Вот почему мы с Ларсом расходимся во мнении по поводу диагноза Шелдона.
Сигрид забирает записку и читает ее вслух, как может, не зная, как ее правильно прочесть:
Прикидываю, что пора линять с Территории, так как они собираются принять меня и сивилизовать, не могу этого позволить. Это уже было.
Речные крысы 59-й параллели
— Что это значит? — спрашивает Сигрид.
— Я не знаю, — отвечает Рея.
Глава 4
Шелдон не видел, как его сын погиб во Вьетнаме. Но он снова и снова представлял себе это. Много ночей подряд он видел во сне, как все происходило. Мейбл будила его:
— Тебе что-то снится, — говорила она.
— Нет, на сон это не похоже.
— Тогда кошмары. Это кошмары.