Еле слышно выругавшись, Толли похромал к окну. Он несколько мгновений стоял молча, а потом сжал пальцы в кулаки и ударил ими по подоконнику.
— Я ошибался.
— Относительно чего? — На ум Терезе пришло сразу несколько ответов, но еще о нескольких она даже думать не хотела.
— Относительно того, что мы одинаковые.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы закатили истерику, будучи ребенком. Мы все так поступали — визжали и лягались, когда не получали желаемого. И наши родители в детстве вели себя точно так же, а став взрослыми, научились уступать, когда им это выгодно.
Тереза сглотнула.
— Значит, вы думали об этом.
— Не скрою, что в последнее время ваша история не выходила у меня из головы.
— Но она не имеет отношения ни к вам, ни к Индии. Она ничего не значит. Я знаю, что произошло той ночью. Вы — нет.
— Ваш брат и Амелия захотели остаться на ночь в Рейнольдс-Хаусе, потому что дети Рейнольдсов были их ровесниками. А вы? Вы просто хотели поехать домой. Вы спали, когда экипаж перевернулся?
— Да, но я знаю, что произошло. И хватит об этом говорить.
— Если бы ваши родители задержались в Рейнольде-Хаусе еще хотя бы на пятнадцать минут, вы заснули бы независимо от того, послушали бы они вас или нет. Думаете, они этого не понимали?
— Но я требовала свою куклу! Я пригрозила, что пойду домой пешком, если они меня не отвезут!
Бартоломью покачал головой:
— Это не важно. Они сами хотели вернуться домой, а ваша истерика была всего лишь предлогом.
На ладонь Терезы упала слеза, и она отерла руку о подол платья. Ей хотелось крикнуть, что это она во всем виновата. Даже ее родные знали это. Она не раз слышала подобные аргументы от Амелии и бабушки Агнес, но никогда не принимала их в расчет. И вот теперь этот проклятый Толли Джеймс заставляет ее выслушивать свои домыслы, которые, оказывается, вовсе не лишены смысла.
— Это неправда, — хрипло произнесла Тереза. — Вы ведете себя уклончиво, пытаясь отвлечь меня от своей истории, переключив все внимание на рассказ о смерти моих родителей.
— Вовсе нет. — Бартоломью тяжело опустился в кресло, стоящее возле окна. — Чувство вины дает вам возможность сказать, что у нас есть нечто общее. Но это иллюзия. Я предпочел бы, чтобы вы покинули меня сейчас, а не позже. Ибо в том, что случилось в Индии, виноват только я.
Эти слова заставили Терезу промолчать, хотя она уже открыла рот, чтобы возразить.
— Думаете, что после вашего рассказа я решу, будто у нас совсем нет ничего общего?
Бартоломью избегал испытующего взгляда Терезы.
— Нет необходимости продолжать наказывать себя, Тереза.
— А как насчет вас?
— Меня недавно назвали лжецом и жалким трусом. Только я могу защитить доброе имя своих погибших товарищей. И я не намерен стоять в стороне, хотя все это будет более чем неприятно.
В дверь постучали.
— Сэр? Служанка ищет мисс Терезу, — раздался голос Лакаби.
Толли взглянул на Терезу. Он наверняка ждал, что она уйдет. Несколько дней назад Тереза так и сделала бы. Но сегодня Толли говорил то, что она хотела услышать на протяжении многих лет.
Развернувшись, она отперла дверь.
— Лакаби, передайте, пожалуйста, Салли, чтобы она подождала меня на кухне.
— Передать, конечно, можно. Но вы находитесь в этой комнате без сопровождения. Мне войти? Я не умею вышивать, но зато могу почистить сапоги.
Его только не хватало! Они с Толли не смогут разговаривать так же открыто, как раньше, если рядом будут посторонние. Тереза нахмурилась:
— Я дам вам пять фунтов, чтобы вы занялись этим в другом месте, а потом всем сказали, что находились здесь, с нами.
Камердинер широко улыбнулся:
— Часа хватит?
— Полагаю, да.
Лакаби наклонился и забрал стоящую возле двери пару сапог.
— Будьте добрее к нему, мисс, — шепнул он Терезе. — Ведь сейчас ему приходится туго.
Тереза вновь заперла дверь, а потом подошла к Толли.
— Лучше вам начать рассказывать свою историю, — сказала она, опускаясь в кресло напротив него. — У нас в запасе всего лишь час.
Бартоломью неожиданно фыркнул. Опершись руками о подлокотники кресла Терезы, он встал и навис над ней.
— Беда в том, моя дорогая Тереза, что, когда я рядом с вами, я не могу думать ни о чем, кроме вас. — С этими словами он поцеловал девушку, приподняв ее лицо за подбородок, и упивался ее губами до тех пор, пока она не застонала.
Тереза подняла руки и обняла Бартоломью за шею. Он прав: когда они были вместе, все остальное теряло смысл. Даже мысль о том, что он по-прежнему не рассказывал ей того, что она хотела знать. Но повествование о прошлом подождет, ибо в их распоряжении было так мало времени.