- Ладно, спи. Полночь ведь, - устало сказала Иванна Аркадьевна.
Вскоре она уже дышала ровно: видела свои третьи и четвертые сны.
А Василий Михайлович заснуть не мог. Он вспоминал, как пришел с войны весь в орденах и медалях... Эх, разве повторится тот миг! Сразу же взяли его в облоно, как-никак у него за плечами был институт, да и война - вместо сотен институтов. Сколько же он крутился в облоно? Десять лет. Да, десять. Потом сменили более молодые... Да-а, доведут они все до ручки...
Тулько тяжко вздохнул, повернулся на бок и закрыл глаза...
РОМАН
Высокая широкоплечая фигура Ивана Ивановича еще не покинула двор, а Роману уже хотелось куда-нибудь бежать, говорить кому-нибудь теплые слова, успокаивать и успокаиваться самому.
Необычная неуверенность охватила Романа. И не понять ему, что это за состояние, потому что Роману всего-навсего семнадцать лет. Он еще не знал, что неуверенность приходит к человеку часто, что с годами человек учится воспринимать и оценивать ее правильно, учится давать ей нужный отпор.
Прибежала на обед мать. Роман настроился сделать ей упрек за то, что разнесла о вчерашнем по всей Малой Побеянке, а как увидел, намерение его пропало и злость затихла. Мать, видно, тоже глубоко переживает, наверно и не спала ночью, вон как потемнело у нее под глазами.
- Лежишь? - спросила она от порога.
- Лежу, - проворчал Роман.
- И лежи. Куда же пойдешь такой хороший? - Мать разделась, причесалась перед зеркалом. - Я уж сама к курам выйду и кроликам есть брошу... А впрочем, прошелся бы по поселку, пусть взглянули бы люди, как он тебя, проклятый, разрисовал.
- И без смотрин знают...
Мать обернулась, встретилась с упреком в глазах сына.
- Ну и что?
- Ничего. Но спектакля не будет.
- Ты хочешь, чтобы я простила этому бандиту? - губы матери задрожали. Этому проходимцу?
- Ты, мама, здесь ни при чем, - перешел на спокойный тон Роман. Впрочем, пропади оно пропадом, чтобы я о нем еще думал.
- Он что, приходил сюда? - настороженно спросила мать.
- Нет. Приходила Ульяна Григорьевна.
- Вот как!
- Не подумай, что она просила за сына.
Мать усмехнулась, как показалось Роману, злорадно.
- Зачем же она прибегала?
- Хотела знать правду.
- Не ищи правды у других, если у самой ее нет!
- Мама!
- Вот, воспитала бандюгу! - Мать вся дрожала, даже жалко было смотреть на нее. - Имея такого сына, не смей людям в глаза смотреть, не смей чужих воспитывать! Учительница!..
Роман растерялся: такой мать он еще не знал. Стояла посреди комнаты разгневанная, бледная - столько вражды у нее было к Ульяне Григорьевне! Он никак не мог понять причину злобы матери: ведь речь идет об учительнице и Василии, совсем о посторонних людях. Ну, не удался сын у Ульяны Григорьевны, беда у нее с ним. И что? Пусть они там сами выбираются из своих тупиков. А им, Любарцам, по мнению Романа, сейчас надо отойти в сторону, и конец.
За обедом мать снова начала о том, что Роман напрасно прощает "этому головорезу", напрасно. Пусть бы потаскала его немного милиция, пусть. Что же это такое: что хочет, то и вытворяет.
Роман ласково поглядывал на свою добрую, работящую мать.
- Хватит, мама, о нем, ну его к дьяволу! - сказал он наконец. - Тем более что и я повел себя не очень хорошо. Хватит об этом, хватит! Лучше расскажи мне... расскажи... об отце...
Вилка задрожала в руке матери, остановилась над тарелкой, потом звякнула по донышку, и этот дрожащий звук висел между ними долго-долго.
- Почему, как только я начинаю про отца, ты сердишься? - нарушил молчание Роман. - Почему? Почему бледнеешь, глаза отводишь? Разве не проще сказать правду? Разве не легче нам будет тогда? Ведь я могу подумать, что... что ты виновата в его смерти.
В комнате стало тихо-тихо, через открытые форточки доносился шелест пожелтевших листьев.
- Виновата? - мать стояла посреди комнаты суровая и бледная, совершенно не похожая на себя. - Н-не знаю... Не знаю. - Она махнула рукой позади себя, нащупала спинку стула, села. В этих ее скупых жестах было больше обреченности, нежели в словах.
Теперь в Романовой душе зародилось два чувства. Ему хотелось подойти к матери, приголубить ее, успокоить, попросить, в конце концов, прощения за эти бестолковые, ничем не оправданные вопросы... Но еще была и злость. Хотелось криком кричать, чтобы мать рассказала ему все.
Роман поднялся и вышел из хаты. Пошел мимо сарая, тропинкой через огороды к берегу пруда. На старательно убранных, высохших после жаркого лета полосках земли еще кое-где виднелся укроп, островками зеленели буряки, оставленные хозяйками "на вырост", торчали голые стебли подсолнухов.
Возле берега пруда стояли лодки. По пять-шесть приткнулись к каждому столбику: голубые, красные, зеленые, коричневые - прямо радуга на воде. Будний день, вот и отдыхают рыбаки, а в субботу и воскресенье разбегутся лодки во все стороны и застынут в разных местах, на зеркальном плесе. Два рыбака в каждой, четыре-пять удилищ на борт лягут, и будет казаться, что лодки эти сказочные стоят на копьях...
Только за поворотом пруда Роман понял, что идет к Нелле. Огород Воронюков, хотя они и жили на третьей улице, тоже выходил к пруду, потому что вода окружала Малую Побеянку с трех сторон. Он надеялся встретить Неллю на огороде. Почему-то был уверен, что именно там увидит девушку.
Но все огороды стояли тихие и безлюдные. Они как-то грустно сбегали к пруду, необычно пустые. Еще только сентябрь, а картошка уже убрана.
Роман огляделся вокруг. Берег пруда здесь был немного шире, и на нем ровными рядами красовались плакучие ивы. Но что это? У Романа даже похолодело в груди: первый ряд ив, росший ближе других к пруду, лежал в воде. Зеленые крепкие деревья неуклюже покачивались на волнах. Они словно упали на колени. Их кроны, еще зеленые, еще сильные какой-то удивительной внутренней мощью, находились в воде, длинные ветви напоминали косы утопленницы.
- ...Три, четыре, пять, шесть, семь, - шептал Роман, считая подмытые водой полегшие ивы.
Он подошел к одной из них, присел на корточки возле вывернутого корня, под которым мирно плескалась вода. Какая же злая сила таится в ней!
- Эй, парень!