- Все-таки перепало тебе! На, возьми... И забудь в труде свои обиды. Чудак... из прошлого столетия. - Она притопнула, потому что в мокрый сапог не входила никак нога. - Космический век, а он принимает близко к сердцу такие мелочи. Что ж, иди копай землю, тяжелый труд успокаивающе влияет на впечатлительные натуры.
Роман ничего не ответил. Взял лопату и встал рядом с Левко. Разговоры обходили его стороной, не принося никаких хлопот. У него была лопата, был черный круг перед глазами. Копал быстро и думал только об одном: выбросить бы побольше земли, чем Левко. Иногда посматривал на угол Неллиной хаты, и тогда неясная тоска овладевала им. Они так давно не виделись, так давно, что и вспомнить трудно...
Выкопали одну иву, еще одну... Роман подумал: можно теперь будет идти на исповедь к Мироновичу. Подумал и улыбнулся.
Вспомнил еще Костю Дяченко. "Пусть ты и непричастен к кому-либо, а влияешь на его судьбу - уже тем, что ты есть, что ты живешь на белом свете. Каков ты - вот главное, ибо отсюда начинается твое влияние на окружающих..."
- Эге-ге-гей! - пронзил тишину над прудом чей-то тревожный, как крик чайки, голос. Он прилетел от домов на взгорке, коснулся притаившейся воды, словно плоский, брошенный кем-то камень, и запрыгал по серебряной ее поверхности звонким эхом.
Ученики притихли. Роману сжало горло от предчувствия какой-то беды. Он подался вперед, навстречу голосу, который летел и летел между домами.
- Это же Адамко! - крикнула Женя Иванцова. - Вон бежит...
Адамко проворно бежал огородами. Внезапно остановился шагов за двадцать от ребят, расстегнутый, вспотевший:
- Вы тут... а там... Хома и Митя... Нет уже их! - Вся его растерянная фигура излучала ужас, словно сейчас вот здесь, на его глазах, гибли в неслыханной катастрофе Хома и Митька.
Роман бросился к Адамко, схватил его за плечо:
- Где?
- На Волчьем подъеме... Бензовоз вверх колесами... а они в нем, в кабине... А Хома метрах в десяти... И все!.. И Василий, Ульяны Григорьевны сын...
Роман отпустил Адамко и побежал через огороды, между садами, к Волчьему подъему. В ушах звенело: "И Василий... И Василий... И Василий...", а перед глазами стояли, перешептываясь, Митька с Хомой. Вот они усмехнулись заговорщицки и тихонько вышли из класса...
"И Василий... И Василий... И Василий..."
Люди смотрели Роману вслед и пожимали плечами.
"Мы шли здесь с Неллей, на Волчьем подъеме тогда шаталась с боку на бок арба, полная соломы..."
"И Василий... И Василий... И Василий..." - звенело в ушах. Об этот шальной, нестерпимо тягучий звон разбивались все мысли, словно волны о каменный берег. Роман никак не мог установить логическую связь между последними событиями, между множеством фактов и деталей. Они беспорядочно появлялись и исчезали, чтобы опять возникнуть.
"Какой бензовоз? При чем здесь бензовоз?.."
Вон уже и Волчий подъем. Вокруг люди.
Не чувствовал усталости. Полетел бы, имей крылья.
Да, вот он, действительно, бензовоз - лежит вверх колесами. Но колеса почему-то не крутятся. Роман был уверен, что колеса должны были вращаться. Нет, неподвижно, обессиленно, жалко торчат в четыре стороны.
Люди грустно смотрят на милиционера, который старательно что-то измеряет, ползая на коленях.
А где же они?..
"Они... в кабине... А Хома метрах в десяти..."
Роман подбежал к бензовозу. Вместо кабины он увидел сплющенный короб с черными провалами по бокам. Остатки дверок валялись на затоптанной земле.
Милиционер спохватился:
- Граждане! Назад! Подходить запрещается!
От милицейской машины, стоявшей неподалеку, отделились две фигуры в седоватых мундирах:
- Иван, пусть уж. Все ясно...
Роман смотрел невидящими глазами на милиционеров, на печальных людей и не мог сообразить, почему они все здесь. Это же ошибка. Никого нет, вот пустая кабина. Никого нет... Адамко все придумал, он все выдумал - чудак этот Адамко, так шутить!
Милиционер, которого назвали Иваном, подошел к Роману ближе. На лице его исчезло равнодушие, вызванное выполнением обычных обязанностей.
- Увезли их, парнишка... Страшный случай... А все водочка!
- Водочка? - переспросил Роман, и вдруг ему все стало ясно. Детали и факты, события последних дней выстроились в одну логическую цепь, теперь они могли быть понятны даже дошкольнику. - Вы ошибаетесь, товарищ милиционер. Это я виноват. Во всем виноват только я... Понимаете?
Милиционер посмотрел внимательно на Романа.
Подошли те двое, от машины.
- А ты успокойся, дружок, - сказал один из них.
- Я спокойный, товарищ старший лейтенант. Спокойный. Митя Важко понимаете? - это мой товарищ. Но я был ему плохим товарищем, я был просто негодяем. И он, он... пошел с ними...
- Как тебя звать?
- Роман Любарец. Я вас прошу записать. Роман Любарец. Я виноват, я...
- Вот что, Роман, иди домой. Если надо будет, вызовем.
- Я понял, да... - Роман попятился от милиционеров, перевел взгляд на искалеченный бензовоз и только теперь, кажется, почувствовал всю трагедию случившегося. Их нет!.. Их нет!..
МАЙСТРЕНКО
Пока Майстренко добрался до районного городка, в котором жил и работал Валерий Игнатьевич Рослюк, предвечерье постепенно окутало небо. На огородах дымили костры, потрескивала сухая картофельная ботва, дети прыгали через огонь. Все это Ивану Ивановичу напоминало Малую Побеянку. Даже двухэтажное заводское сооружение, окутанное паром и распространяющее вокруг себя тихий, как бы подземный гул, тоже роднило этот далекий чужой городок с Малой Побеянкой. И воздух здесь был такой же, как и в Малой Побеянке, - пропахший жженым сахаром.
За тем углом - домик Валерия. Майстренко уже видел клочок крыши, покрасневший под предзакатным солнцем, видел раскидистую яблоню во дворе давнего друга.
"Здравствуй, коллега! - скажет он сейчас. - Рад тебя видеть! Очень рад... А приехал я к тебе затем..."
А может, напрямик и сказать? Приехал, мол, затем, чтобы получить заряд уверенности, без которой просто нельзя в нашем ответственном деле...
Во второй раз Майстренко ехал к Рослюку за поддержкой и советом. Что даст ему эта встреча?..
Вот и знакомый двор, застланный ясеневыми, яблоневыми, вишневыми листьями. Ничто здесь не изменилось. Штакетник, уже старенький, поседевший от ветров, дождей и снегов, окружил домик и спрятался под хмель, который лениво свисает с ветвей. Стволы яблонь, давно побеленные известью, сейчас выцвели, почернели.