Впрочем, для Колина это, наверное, дело обычное. Не то чтобы она считала его бабником. Но ей казалось, что ему проще было не прийти на вечеринку, чем прийти туда без девушки. Хотя ни одной из них он серьезно не интересовался. Уж она-то это точно знала. Сколько раз ей досаждали поклонницы Колина, жалуясь на полное невнимание с его стороны.
— Мигрени не нужно стыдиться, Джилл. — Он заправил края рубашки в брюки. — А что говорит твой доктор? Он знает, в чем причина головной боли?
Она покачала головой:
— Я совершенно здорова, если ты это имеешь в виду. Я сдала сотню анализов.
Его лицо потемнело.
— Если твой врач может только выписывать рецепты, тебе следует обратиться к другому.
— Я обращалась, и он сказал то же самое.
Говоря это, она чувствовала себя ужасно. Ей не хотелось, чтобы он знал больше, чем узнал уже, воспользовавшись ее беспомощным состоянием.
— Мне теперь лучше. Последний приступ был два месяца назад. — Джилл откинула одеяло и замерла. С того момента, как она проснулась, все ее внимание было сосредоточено на Колине — нужно было привыкнуть к мысли, что они спали вместе. Потом она смотрела, как он одевается. И только сейчас сообразила, что на ней ночная рубашка!
— А до этого? Как часто повторялись приступы головной боли?
— Неважно. Как на мне оказалось ночная рубашка?
— Я надел ее на тебя.
— Значит, сперва ты раздел меня?
Он улыбнулся ей своей ленивой улыбкой, ямочка появилась на щеке.
— Не волнуйся. Я не воспользовался твоей беспомощностью.
— Мне такое и в голову бы не пришло.
Того факта, что он видел ее голой, было достаточно, чтобы ей тут же захотелось зарыться с головой под одеяло и лежать там, пока он не уйдет. К тому же ее нога была между его ног, а значит, ее рубашка задралась… Ей представилась ужасная картина, и она вся сжалась.
И опять начала кусать губы. Никогда еще Джилл не испытывала такого смущения. С этого момента при каждой встрече с ним она будет вспоминать, что он видел ее голой. Единственный выход — по возможности избегать этих встреч. Авось ей удастся вернуть то холодное равнодушие, с каким она относилась к нему прежде.
— Ты когда-нибудь раньше пользовалась этим ингалятором? Я такого никогда не видел.
— Нет.
Ее доктор предупреждал, что лекарство надо вдыхать только в постели, потому что после одного вдоха можно отключиться. Но он не предупреждал ее воздержаться от лекарства, когда в ее постели мужчина. Она внутренне застонала.
— Это означает, что вчерашняя боль была очень сильной, сильнее всех прежних. Я думаю, тебе следует позвонить доктору и рассказать ему обо всем.
— Послушай, — с усилием выговорила она, — я очень благодарна тебе за помощь прошлой ночью. Мигрень и в самом деле была очень сильная. Но сейчас я опаздываю.
Она посмотрела на часы. Было уже восемь. Странно, что Молли до сих пор не позвонила ей: похоже, догадалась, что у нее мигрень, и решила ее не беспокоить.
— Ох, уже опоздала. Надо поспешить.
Она вскочила с кровати.
— Прежде чем ты уйдешь, я хотела попросить тебя об одолжении.
Проклятье. Она ненавидела просить об одолжении, особенно тех, кто что-то знал о ней, даже врачей. Спрятаться бы сейчас под одеялом… Нет, такое не в ее привычках. Она посмотрела на Колина — его взгляд был обращен на ее грудь, почувствовала, что соски ее напряглись. Словно защищаясь, она скрестила руки на груди.
— Колин? — Она подождала, пока он посмотрит ей в глаза, и ее колени ослабели при виде пламени, бушевавшего в его взгляде. Она прокашлялась. — Я сказала, что хочу просить тебя об одолжении.
— Я слышал. Проси.
— Пожалуйста, никому не рассказывай о моей проблеме.
— Проблеме? Ты имеешь в виду мигрени?
— Да, именно это.
Он завязал галстук.
— В чем дело, Джилл? Ты боишься, что кто-то узнает, что в твоей броне есть брешь?
По своему обыкновению, он дразнил ее. Но она не собиралась поддаваться:
— Ты сохранишь это в тайне?
— Но ведь мигрень — это не слабость, не недостаток. Ты не единственная, кто страдает ею.
— Откуда ты знаешь?
— У меня есть уши.
— Так ты обещаешь?
— Ну конечно, я никому не скажу.
— И насчет всего остального?.. — Она до боли закусила губу.
Он взял пиджак со стула и перекинул его через плечо.
— То, что случилось, останется между нами.