С годами наслаиваются грехи, соблазны, суеверия. Представления о жизни вырастают, говоря словами Толстого, в «метафизику лжи». Чтобы выйти из этого оцепенения, надо разорвать цепи лжи, безбоязненно посмотреть правде в глаза, поверить в возможность разумного и любовного существования. Рождение в духе, второе рождение, совершается в муках, как правило, в «пограничных ситуациях» — тяжелой болезни, предчувствия смерти, утраты близкого человека, социальных потрясений… Пробуждение разума неизбежно связано с обращением к детству — с тем Божественным началом, которое дано человеку, но от которого под воздействием жестокой действительности осознанно или неосознанно он отрекается.
«Сила детства» в жизни и творчестве писателя — это метафора изначального предназначения человека, проявляемого в любви добродетельной и бескорыстной, метафора невинности, искренности, непорочности, простоты, чистоты нравственного чувства, веры в добро. Как и любовь, сила детства «влечет к чистоте, к соблюдению и возвращению в себе Божественной сущности» (64, 287).
«Святость» и «чистота» — слова, наиболее емко передающие суть отношения Толстого к проблеме детства.
«Жизнь та, которая в нас, такое великое, святое дело, что только не нарушать его святости, не мутить — быть как дети, — и жизнь будет плодотворна и удовлетворяющая» (70, 201).
«Чтоб приблизиться к идеалу совершенства (только в одном этом и состоит смысл нашей жизни), надо держать перед собой истину в совершенной чистоте и не бояться всех своих отклонений от нее» (70, 46).
«Чистоту — блюдите сами своими силами, а любовь давайте уже чистую и свободную от всяких выгод» (70, 117).
«Прежде чистота, потом сохранение других жизней. А то наша научная холодная забота о сохранении жизней, при полном отсутствии, не говорю любви, но первых требований нравственности — чистоты, благоволения. Сохранить жизнь младенцев, больных, сумасшедших. Зачем? Незачем. Не сохранять жизнь, а любить их, делать им добро» (52, 22).
«Чистота, перенесение жизни в настоящий момент, отсутствие забот о завтра, самосовершенствование — все это идеалы такие же, как совершенный круг, совершенная прямая, которых нет в действительности, но которые необходимы для приближения к ним» (65, 245).
Чистота, искренность, правдивость, естественность, простота, наивность, хрупкость, добро, нравственно-самобытное отношение к изображаемому, красота — все это не только содержательно значимо, философски осмысленно в мире Толстого как свидетельство Божественной сущности человека, как воспоминание о будущем, но и имеет самое непосредственное отношение к его поэтике. Ради внесения в сознание читателя важности всех этих категорий Толстой проделывает грандиозную работу по реформации собственного стиля. Его поэтика несет на себе печать его страстного желания говорить с читателем на языке подлинной человечности, исключающем какую-либо изысканность, усложненность, вычурность, экзальтированность, сентиментальность, композиционную закрученность, нарочитость, придуманность. Здесь уместно вспомнить поэтические формулы А. Вознесенского из поэмы о Ленине — «прост как правда, как материя — сложен».
Творчество позднего Толстого — это поэтика духа, «духовная поэтика». Каждый стилистический жест художника философски обоснован, но не скован писательской догмой, ибо за ним стоит «живая жизнь», «правда о мире и душе человека».
«Да, правил слишком много, и все помнить всегда нельзя. То же, что с подделкой под искусство. Правил слишком много, и все помнить нельзя. Надо, чтобы шло изнутри. Руководилось бы чувством. Так же и в жизни» (53, 157).
Для Толстого художественного произведение — своего рода эксперимент, «опыт в лаборатории» (52, 78).
Художник дает о себе знать в искусстве сюжетосложения, выстраивая одну за другой драматические коллизии, обозначая подчас «огненными штрихами» судьбы героев, вызывая в читателе, как он сам признавался, «разгорание искры Божьей любви» (52, 123).
Блистательный пример духовной поэтики Толстого рассказ «Сила детства», написанный незадолго до смерти и включенный в «Круг чтения». Сюжет заимствован у Виктора Гюго, но переложение настолько свободное, что рассказ можно смело отнести к опусу самого Толстого. Произведение небольшое — всего на две с половиной страницы. По динамике оно ближе к новелле, нежели к рассказу.