По поводу того, что крестьяне не производили над людьми никаких насилий, Л. Н. сказал:
— Я все вспоминаю слова Пушкина: „Ужасен бунт русского народа, бессмысленный и беспощадный“. Не помните, откуда это? Это совершенная неправда. Русский крестьянский бунт, наоборот, отличается в большинстве случаев разумностью и целесообразностью. Разумеется, бывают исключения, вроде, например, еврейских погромов, но это только исключение»[29].
Но как бы оба писателя ни относились к крестьянскому бунту, формы насильственного, кровопролитного изменения мира они не приемлели. Ставя вопрос о сложности отношений между помещиком и мужиком, Пушкин писал:
«Конечно: должны еще произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…» (VII; 291–292).
Эти слова Пушкина можно считать точкой отсчета для духовных исканий Льва Толстого. Пушкинская мысль «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов» по-особому зазвучала в толстовской философии непротивления.
Человечество в целом и Россия в частности не прислушались к предупреждениям и заветам Пушкина и Толстого. «Вечный мир», о котором вслед за Кантом мечтали два русских гения, так и не наступил. Вместо него — бесконечные революции, войны; вместо ожидаемого согласия и желаемой любви Россию и человечество захлестнули зло и жестокость.
Стоя на разных полюсах века, Пушкин и Толстой одинаково определяли диагноз болезни и путь ее излечения — это преодоление невежества через духовное просвещение, основанное на вере, разуме, любви и наиболее созвучное христианскому миропониманию, христианскому человеколюбию. Но здесь уже рисуются другие полотна великой драмы общения Толстого и Пушкина с эпохами Античности и Ренессанса, с идеями Реформации и Просвещения. Здесь еще предстоит разобраться в таинственной тяге Толстого и Пушкина к Востоку, в их затянувшемся на века споре о сущности западноевропейской и американской цивилизаций. Чем глубже мы вникаем в то, о чем писали и о чем мечтали Пушкин и Толстой, тем скорее станем на путь подлинного Просвещения и поймем, что мы не одиноки в этом мире — с нами Великая культура Пушкина и Толстого.
3. Л. Н. Толстой. Мечта об эпохе книжного просвещения
Он писал глубокие по содержанию, сложные по стилю романы и повести, философские трактаты о жизни, смерти, бессмертии, публицистические статьи. Но более всего ценил из созданного им рассказы для детей, часть из которых вошла в его «Азбуки», и рассказы для народа, созданные в основном в 1880-е годы. «Кавказского пленника» ставил выше «Войны и мира», «Анны Карениной». Выпустив в свет свою «Азбуку» (1872), признался в том, что его самая главная книга жизни им написана, в ней ему удалось соединить всю мудрость Востока и Запада.
Странными кажутся эти заключения великого романиста. В них кто-то увидит запальчивость требовательного к себе художника. Но давайте не спешить с выводами. А посмотрим на проблему с другой стороны.
Почему народные рассказы Толстого, как и рассказы для детей, сразу после их выхода в свет становились предметом читательского признания — и не только в России, но и за рубежом?
Почему сегодня, выходя миллионными тиражами в разных странах, скажем, в Японии и Южной Корее, они моментально раскупаются людьми, независимо от их возраста, профессии, национальности?
Толстой был крут при оценке собственных художественных произведений. Он не мог не понимать, что уже при жизни стал великим писателем, гнал от себя соблазн славы. Вместо олимпийского самодовольства — муки творчества, страдание от невысказанности самого заветного слова.
Истина может быть предметом спора, но она всегда притягательна. Правда жизни, как правило, очевидна, но ложь привлекательней, хотя, как червь, разъедает душу, — «коготок увяз — всей птичке пропасть».
Как сделать так, чтобы истина, правда и отвращение к метастазам лжи и пороков входили в сознание человека с раннего детства, определяя его сущность и логику всей жизни? Способно ли слово провести водораздел между властью тьмы и светом разума? Не всегда способно, но как сделать так, чтобы оно выполняло свою позитивную миссию.
Слово настоящего художника — это прозрение и пророчество, восхождение к правде и истине. Чтобы оно коснулось ума и сердца массового читателя, оно должно быть ясным и вдохновенным.