С первых опытов обобщения Толстым результатов своего педагогического труда в журнале «Ясная Поляна» появилась и жесткая критика его инноваций. Мучили инспекторские проверки. Но все, кто высказывал несогласие с идеями и «методой» преподавания Толстого, вынуждены были признать, что контрольные срезы, сделанные в толстовских школах, убедительно свидетельствовали о хорошем уровне знаний и навыков учащихся.
Несмотря на жесткую критику, на титаническую работу в сфере художественного творчества, Толстой ни на минуту не забывал о педагогике. Она всегда была предметом его раздумий и открытий, даже при написании больших романов. Его педагогическая деятельность, начавшаяся в 1849 г. и продолженная в 1859–1862 гг. в яснополянской школе, ознаменовалась написанием более 600 рассказов для детей, двух азбук, статей о народном просвещении, нескольких томов по афористике — книг о мудрости жизни, созданием народного издательства «Посредник», перепиской и беседами с учителями России, живым общением с детьми как в России, так и за рубежом.
Лейтмотивом его педагогической деятельности стала мысль о том, что общество, не поставившее во главу угла своей жизни нравственный христианский идеал, рано или поздно дойдет до одичания и морального разложения.
«Организация, — размышлял он в дневнике 1898 г., — всякая организация, освобождающая от каких-либо человеческих, личных, нравственных обязанностей. Все зло мира от этого. Засекают, развращают, одуряют людей, и никто не виноват» (53, 176).
Глубоко зная основы народной жизни, он был убежден, что «народ не больше запутан, чем ученые».
«Меньше. Невежество не в незнании, а в ложном знании. И из народа не меньше относительно приходит людей к истине, чем так называемых образованных» (65, 66).
Наблюдая за жизнью, Толстой приходил в отчаяние от происходящего:
«Думал к воззванию, глядя на бесчисленных сыновей Дормидона в пальтецах. Он их воспитывает, „производит“ в люди. Зачем? Вы скажете: вы живите, как живете, для детей. Зачем? Зачем воспитывать еще поколение таких же обманутых рабов, не знающих, зачем они живут, и живущих такою нерадостною жизнью» (53, 139).
И невольно возникал следующий вопрос: что же делать? есть ли путь освобождения от духовного и экономического рабства?
«Война, суды, казни, угнетение рабочих, проституция и многое другое, — писал он накануне XX века, — все это необходимое, неизбежное последствие и условие того языческого строя жизни, в котором мы живем, и изменить что-либо одно или многое из этого невозможно. — Что же делать?» (53, 230).
Было ясно — начинать надо с себя:
«…не лгать ни пред людьми, ни пред собой, не бояться истины, куда бы она ни привела меня».
И далее: «Не бояться разойтись со всеми окружающими и остаться одному с разумом и совестью… <…> покаяться во всем значении этого слова, т. е. изменить совершенно оценку своего положения и своей деятельности: вместо полезности и серьезности своей деятельности признать ее вред и пустяшность, вместо своего образования признать свое невежество, вместо своей доброты и нравственности признать свою безнравственность и жестокость, вместо своей высоты признать свою низость» (25, 376–378).
Что в этих словах? Удел избранных или та высота, на которую способен подняться каждый человек, отправляющийся в душе с Богом на поиск истины? Будучи убежденным в справедливости второй мысли, Толстой понимал, как важно воспитание духовного, творчески мыслящего гражданина мира и отечества, как важно сохранить его неповторимость, теплоту сердца, ясность ума, потребность в свободе и любви.
За год до смерти Толстой-педагог, не признанный в России, но уже получившей признание в Европе, сделал короткую запись в своем дневнике:
«Все яснее и яснее, вижу, что ключ ко всему в воспитании. Там развязка всего. Это самый длинный, но верный путь» (70, 103).
В истории педагогики его имя стоит рядом с именем Жан-Жака Руссо. Оба сторонники свободного воспитания. Но по сравнению с Руссо Толстой сделал шаг вперед. Разногласие с Руссо он обозначил при сопоставлении своего «метода выводов из наблюдений» и «метафизического метода» французского просветителя, то есть метода головного, базирующегося на основе определенной установки, навязанной ребенку сверху.
«Это история педагогии, — писал Толстой в одной из первых своих педагогических работ, — которую я назову скорее историей образовательных теорий воспитания, есть история стремлений человеческого ума от идеи образования идеального человека к образованию известного человека. Этот ход можно проследить со времени возобновления наук через Лютера, Бако, Руссо, Комениуса, Песталоцци до новейшего времени» (8, 383).