— Я — фашист? Я? Фашист? — снова спрашивает себя он, и так доходит до стелы, стоящей на постаменте, а у ее подножия лежит плита с выгравированными фамилиями. В верхушке стелы — каменный венок. Ниже — надпись: «Вечная слава героям».
— А если я — фашист, почему у меня в селе стоит памятник советским воинам? — спрашивает Богдан. — Мой прадед — Герой Советского Союза, — растягивает он слова, от чего кажется, что это легкий ветерок, гуляющий в ветвях граба, утягивает их из его рта. — Его в сорок четвертом призвали, ему было девятнадцать лет. А тех, кто не хотел, сразу в бандеровцы записывали. Через две недели они уже были в бою, и половина из них была уничтожена. — Он направляет костыли в проход оградки, окружающей стелу. Карабкается ближе к плите. — Хамандяк В.П. — тысяча девятьсот первый — тысяча девятьсот сорок третий, — читает он. — Хамандяки — это мои родичи. Старшей сестры муж — из Хамандяков.
На плите, покрытой тонким слоем зеленого мха, оказывается еще три брата Хамандяка. Только один из них — тысяча девятьсот восьмого года рождения — дожил до сорок шестого года.
— А я, получается, фашист. — Богдан вытирает мокрый лоб. — У нас в Дрогобычском районе — тридцать восемь сел. В каждом есть такие памятники, кроме трех. В тех — сломали… Це герои, — говорит он, спускаясь вниз. — Вне зависимости от того, за кого загинули. Кратко: главное — что за родину воевали. За ро-ди-ну.
Сельский учитель отправляется дальше — вперед по дороге к деревянной церкви, крыша которой накрыта пластинами такой блестящей стали, что кажется, на ней плещется вода. Иконы на входе в церковь проложены вышитыми полотенцами. Холодное солнце высвечивает зеленые отметины на боках грабов. Из земли поднимаются ярко-белые кресты, на которых яркий свет стирает темные пятна зимних осадков. Икона на деревянном фасаде яркостью красок оттеняет бледность весны, входящей сейчас в село Летня, и подснежников, кое-где поднимающихся из травы.
— Живем бедно, — говорит Богдан. — А хотим жить лучше. Постоянной работы нет, в основном в селе живут за счет заработков за рубежом. Мы привыкли каждую копейку считать, но церковь люди построили сами — за свои деньги.
— Разве вы бедно живете? — спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. За церковной оградой виднеются двухэтажные дома — белый, желтый, розовый. В одном из дворов — высоким квадратом сложены кирпичи. Некоторые крыши краснеют черепицей.
— Да вы посмотрите на эти хаты! — опершись на костыль, Богдан поднимает другой и показывает в сторону домов, которые я сейчас разглядываю. — Разве это гарно? Разве это хорошо? С девяностых годов у нас строится новая школа и никак не могут закончить. У нас тут завод долотный работал. Его Газпром приватизировал и закрыл… А вы были в Европе? Мы с Европой сравниваем. Там — порядок. Как там хотим жить. Живите и вы краше. Чем краше наш сосед живет, тем и нам краше. Я — сельский учитель. Моя зарплата в перекладе на доллары — двести. Я хочу достойно жить и достойно зарабатывать.
Выйдя из церковной ограды и снова ступив на сельскую дорогу, Богдан своей бойкой ходьбой демонстрирует — и одной ногой человек может развивать большую скорость. На повороте его нагоняет невысокий человек. Они здороваются за руку, тот представляется мне Андреем, и дальше они идут вместе. Богдан — немного выбиваясь вперед.
— Я — фашист… — снова начинает Богдан. — Скажите, что мне должна сделать Донецкая область, чтобы я туда поехал и начал кого-то… резать? — Последнее слово он произносит почти по-соловьиному — нараспев. — Когда-то здесь так сложились обстоятельства — я могу, как историк, вам фактами и цифрами объяснить.
— Украинско-польская история очень кровавая, — хриплым голосом начинает Андрей и говорит очень быстро: — Резали по очереди — эти тех, те — этих. Обстоятельства были многослойными — людей насильно переводили в католическую веру, закрывали храмы, отменяли украинский язык. Но они же не просто так поднялись и начали резать — их тоже резали. Я — десятник. На Майдане я участвовал в уличных боях. Богдан погиб на моем посту. Он в тот день только в шесть утра приехал в Киев, а в половине девятого уже был убит.
— В селе улицу хотят назвать в его честь, — говорит учитель. — Но я против. Сколько денег уйдет на то, чтобы сменить таблички? А люди — бедные…
По квадрату земли, огороженному металлической сеткой, вокруг пластмассового таза с водой ходят куры, гуси и одна цесарка с крапчатой спиной. Хилый петух стоит, далеко вытянув шею, и время от времени надрывается удивленным криком, словно видит в траве нечто особенное. Лает коротколапая рыжая дворняга, выглядывая из-под двери сарая, в которой специально для нее квадратно вырезан уголок. Этот сарай стоит между двумя белеными низкими хатами. Двор засыпан мелким гравием. В палисаднике стоит белый колодец с ржавым колесом.