— Искусство, — говорил он, — это ваша жизнь, а студия — плод вашего сердца. Педагог призван заложить надежный фундамент в умах и душах будущих актеров. Он не только учитель, но и друг, и помощник; он, его творческая и человеческая личность определяют то главное, с чего начинается путь в искусстве у будущих актеров — его учеников. С первых же шагов педагог должен создавать в студии атмосферу труда и взаимопонимания. В каждом ученике он обязан рассмотреть его индивидуальность, распознать в нем истинные и случайные качества, подметить склонности и только на основе этого добиваться творческого роста каждого воспитанника. Педагог не может, — подчеркивал Станиславский, — наблюдать движение вперед своих учеников, стоя холодно в стороне. Если учитель отбывает свои часы, не зажигаясь сам и не зажигая своих учеников, — он не нужен студии. Когда педагог любит свое дело, он не замечает, как проходят часы напряженной творческой работы; не замечают этого и его ученики. Только такая работа приносит плоды.
Константин Сергеевич утверждал, что педагог, который вносит в атмосферу студии страх и трепет вместо обаяния радости, — вреден. Только скучные, невнимательные преподаватели не могут обойтись без деспотизма. Взаимное уважение и доверие никогда не могут поставить педагога и студийца в положение конфликта; доброта, простота, вежливость не мешают педагогу поддерживать строгую дисциплину в студии. Наоборот, именно эти качества учителя и способствуют развитию и укреплению самодисциплины у его учеников.
Этика Станиславского-художника для всех, кто его знал, всегда была неразрывно связана с этикой Станиславского-чловека. Обаяние его личности никого не оставляло равнодушным.
«Как всегда, я с удовольствием смотрю на это спокойное, уверенное, ласковое, полное какого-то внутреннего света, освещаемое от времени до времени как бы смущенной улыбкой лицо, на всю фигуру этого человека, в которой так редкостно ярко отразилась его сущность. Вся наружность Станиславского построена по его собственному принципу — от внутреннего к внешнему. Станиславский наружно находится в глубочайшем соответствии с превосходным строением своего сознания, своей психики». Так охарактеризовал Константина Сергеевича А. В. Луначарский.[17]
Каждый, кто так или иначе был связан со Станиславским, испытывал на себе огромное влияние его необыкновенной личности. Он был благороден во всех проявлениях, служил образцом кристальной чистоты и честности. Солгать ему было бы кощунством. Требовательность, чувство дисциплины к себе и окружающим, сила характера, жесткая принципиальность удивительно сочетались в нем с душевной мягкостью, деликатностью, искренностью и простотой, а подчас — и трогательной наивностью.
Всецело отдаваясь работе, Константин Сергеевич иногда забывал о границах человеческих возможностей. Но всякий раз, когда измученный неудачными репетициями актер начинал терять веру в себя, Станиславский страдал от сознания своей вины перед ним и бережно восстанавливал душевное равновесие своего товарища.
Вот несколько примеров.
О. Л. Книппер-Чеховой поначалу никак не давалась роль Наталии Петровны из пьесы «Месяц в деревне» И. С. Тургенева. Во время одной из репетиций актриса, не выдержав нервного напряжения, разрыдалась, сказала, что репетировать больше не может, и уехала домой. А на другой день она получила письмо от Константина Сергеевича. Вот строки из него: «Не еду к Вам сам, чтобы не причинить Вам неприятность. Я так надоел Вам, что должен некоторое время скрываться. Вместо себя — посылаю цветы. Пусть они скажут Вам о том нежном чувстве, которое я питаю к Вашему большому таланту. Это увлечение вынуждает меня быть жестоким ко всему, что хочет засорить то прекрасное, которое дала Вам природа».[18]
В Оперно-драматической студии репетировалась сцена из 1-го акта «Вишневого сада». Ученице студии не удавался монолог Раневской. Константин Сергеевич много раз пробовал помочь, подсказать, искал педагогический ход — все напрасно. Ученица пришла в отчаяние, репетиция была прекращена. Но не успела девушка прийти домой, как раздался телефонный звонок. Это был Станиславский. Спокойно и мягко он уверил девушку, что роль у нее обязательно получится, у нее есть все данные для этой роли, и шутливо добавил, что она имеет лишь один недостаток — молодость, который с годами уходит бесследно.
А вот что вспоминает жена Л. А. Сулержицкого: «Леопольд Антонович вернулся домой с репетиции „Синей птицы“ раньше, чем предполагал, заметно расстроенный. Я удивилась: — „Уже кончилась репетиция?“ — „Нет, не кончилась“. — „Ты нездоров?“ — „Здоров“. — „Что-нибудь случилось?“ — „Ничего не случилось“. И он мрачный, лег на диван. „Пусть сам режиссирует… Как хочет, так пускай и делает“, — неожиданно сказал он. Я не стала беспокоить его расспросами. Вскоре послышались неторопливые шаги няни, она вошла и совершенно спокойно обратилась к нам: „Константин Сергеевич пришли… На кухне дожидаются… Велели спросить, можно им войти“. Громко расхохотавшись, Леопольд Антонович мигом вскочил с дивана. „Почему же на кухне? — с трудом выговорил он. — Конечно, можно! Просите!“ — и быстро пошел к нему навстречу. Я поторопилась уйти, но до меня долетели слова: „Сулер… милый… я ведь вовсе не настаиваю…“».[19]
Особенно чутко относился Константин Сергеевич к молодежи, старался всячески поддерживать бескорыстную любовь к театру у своих учеников, бережно охранял их души и творческое горение.
Как-то в нашу студию должны были приехать представители Комитета по делам искусств, чтобы присутствовать на просмотре первых актов «Вишневого сада» и «Трех сестер». Мы с большим волнением готовились к этому первому в жизни студии публичному выступлению. И вдруг, за двадцать минут до начала просмотра, пришло известие, что представители Комитета приехать не смогут. Узнав об этом, Константин Сергеевич решил, что показ все-таки должен состояться — иначе молодые актеры получат моральный шок.
— Передайте студийцам, — сказал он, — что я сам их буду смотреть, мне очень интересно и приятно убедиться в том, что вчера они не случайно так хорошо играли (накануне был экзамен по мастерству, и Станиславский смотрел и «Вишневый сад» и «Три сестры»). Сделайте все, чтобы у них сохранилось праздничное настроение и творческий подъем.
Хорошо понимая, что актерский труд требует огромного нервного и физического напряжения, Константин Сергеевич постоянно следил за тем, чтобы в театре для актеров была создана самая благоприятная обстановка. Он требовал, чтобы артистические уборные были хорошо оборудованы, внутренние фойе располагали к отдыху и т. д.
«В 1926 году Студия (Оперная студия. — Л. Н.) получила здание театра на Большой Дмитровке, 17, — пишет в своих воспоминаниях Ю. А. Бахрушин. — Станиславский приехал и осматривал все. Очень хвалил, с удовольствием посидел в уютном кабинете директора, обставленном золоченой мебелью, устланном коврами, а затем пошел за кулисы, на сцену, в артистические уборные. Там царили грязь, холод, полное отсутствие благоустройства. Константин Сергеевич замолчал, начал мрачнеть, брови стали сдвигаться, сжиматься кулаки… „Я всю жизнь потратил на то, чтобы первым лицом в театре был актер, а не администрация, — возьмите всю эту золоченую мебель и ковры и отдайте ее актерам, тогда я скажу, что все замечательно“».[20]
В каждом работнике театра Константин Сергеевич видел соратника, единомышленника, творца. С искренним уважением и доверием он советовался с осветителем и маляром, с рабочим сцены и электротехником, терпеливо учил их и неизменно пользовался пониманием и симпатией каждого.
Забота Константина Сергеевича об актерах постоянно ощущалась и вне театра. Он хлопотал о квартирах, о путевках в санатории, вникал во все мелочи актерского быта.
17
Сб. «Станиславский. Писатели, артисты, режиссеры о великом деятеле Русского театра», с. 13, 14