Закономерным следствием подобных объективных обстоятельств стали огромные потери зерна при уборке урожая, размеры которых не имели аналогов в прошлом. Если в 1931 году, по данным НК РКИ, при уборке было потеряно более 150 млн. центнеров (около 20 % валового сбора зерновых), то в 1932 году потери урожая оказались еще большими. Например, в Украине они колебались от 100 до 200 млн. пудов, На Нижней и Средней Волге достигли 72 млн. пудов (35,6 % от всего валового сбора зерновых). В целом по стране в 1932 году не менее половины выращенного урожая осталось в поле. Если бы эти потери были сокращены хотя бы на половину, то никакой массовой голодной смертности в советской деревне не было бы.
Тем не менее, по оценкам источников и свидетельствам очевидцев, в 1932 году урожай был выращен средний по сравнению с предыдущими годами и вполне достаточный, чтобы не допустить массового голода. Но убрать его своевременно и без потерь не удалось. Поэтому, в конечном итоге, он оказался хуже, чем в 1931 году…“[354] Таким образом, „огромный дефицит зерна в стране после окончания уборки и хлебозаготовительной кампании 1932 года возник в силу объективных и субъективных обстоятельств.
К объективным причинам можно отнести вышеназванные последствия двух лет коллективизации, сказавшиеся на уровне агротехники в 1932 году. Субъективными причинами стали, во-первых, крестьянское сопротивление хлебозаготовкам и коллективизации и, во-вторых, сталинская политика хлебозаготовок и репрессий в деревне“[355], — суммирует В. В. Кондрашин.
Впрочем, на поверку обе субъективные причины имеют фундаментальные объективные основания. В сложившихся условиях крестьянское сопротивление (в отличие от 1930 г. скорее пассивное, чем активное, связанное с саботажем, а не восстаниями) было неизбежно и предсказуемо. Крестьянин — тоже человек, и не мог испытать прилив трудового энтузиазма от скотских условий, в которые его загоняли. Но и действия Сталина вытекали не из его субъективных пожеланий мучить людей. Если была поставлена задача провести техническую модернизацию, ее можно было проводить только за счет крестьянского продовольствия. Пока стране и миру нельзя было предъявить первые гиганты индустрии, продолжение политики индустриализации требовало масштабных изъятий хлеба (с неизбежными потерями и падением производительности труда на селе). Коммунистическому режиму было жизненно важно дотянуть до завершения Первой пятилетки, а там можно было бы и передохнуть. А пока Пятилетка не завершилась, крестьяне могли хоть передохнуть, но дать продовольствие.
Чтобы лучше понять структуру катастрофы (а значит, и условия, при которой она может повториться), нужно хладнокровно оценить ее масштаб.
Но кого интересует поиск объективных данных, когда между телевизионными бойцами идеологического фронта идет азартный аукцион на костях, призванный еще сильнее рассорить народы и оправдать преступления капитализма „еще большими“ преступлениями коммунизма. Разгул мракобесия в СМИ двух стран преследует цели политической выгоды, а не выяснения истины. В телепередачах, посвященных голоду, голос ученых почти не слышен, зато политики охотно позируют на фоне фотографий голодных крестьян и документов о массовой гибели людей. Как приятно, отметившись на модной теме, рассказать о своей изящной пикировке с послом Украины при НАТО или очередных депутатских инициативах. Пиар на могилах. И это в то время, когда нарастающий глобальный экономический кризис вновь делает тему голода актуальной.
В СССР погибло от голода 10 миллионов человек! — провозглашает с телеэкрана манипулятор Максим Шевченко. Почему 10? А что, цифра красивая, круглая. Кто больше!? Нет проблем — с Украины слышна та же „круглая“ цифра, но теперь как число жертв только в этой республике, уничтоженных ради мести за прежние деяния украинцев.