После этих слов почему-то я успокоилась, расслабилась и уснула.
Урок пятый. Позаботьтесь о пропитании.
Проснулась я от того,что мой нос что-то щекотало. Мне казалось,что я дома, а Мышь снова выбрался из клетки и обнюхивает лицо, задевая кожу своими роскошными усами.
-Мышик, имей совесть, дай поспать,- простонала я.- Если хочешь жрать - там на столе полная миска твоей еды,- и попыталась поглубже зарыться в подушку, но, не обнаружив последней, удивилась, отчего окончательно проснулась и все вспомнила. Открыла глаза. Передо мной сидел Громов с травинкой в руках, которой он, по-видимому, и щекотал мой нос. Воспоминания о вчерашнем разговоре нахлынули на меня, и я зажмурилась. Как хотелось бы, чтобы все это было страшным сном, а я проснулась дома, в своей кровати, собиралась на работу, кормила Мыша... Из сладких мечтаний меня вырвал голос Тимофея:
- Вставай, соня, нас ждут великие дела!
- Нет тут таких! Тут только Зоя! И ее ждет...
- Завтрак! - с этим воплем Громов засунул руки под спальник и принялся меня щекотать. Я, визжа, отбивалась, а этот ... слов приличных нет кто, навалился на меня своим немалым весом и телом, продолжая диверсионную деятельность на моих боках. Наконец, Тимофей схватил мои руки, зафиксировав их над головой, и, нависнув надо мной так низко, что наши губы почти соприкасались, прошептал:
- Встаешшшь?
Его зеленые глаза с коричневыми искорками, отчего они казались оливкового цвета, смотрели на меня в упор, а я завороженно наблюдала, как черные зрачки в них постепенно увеличивались, заполняя почти всю радужку. Причем глаза приближались, и мои губы опалило горячее дыхание, когда Громов с тихим рыком накрыл их своими. Вот целуется этот гад хорошо, не зря столько лет оттачивал мастерство. Поцелуй был как квинтэссенция нежности, которая захватывала в плен мой разум, погружая его в какой-то горячечный омут.
- Дети! Вы завтракать идете? Тимка! Ты там рядом, что ли, пристроился? - голос дяди Вани привел меня в чувство, и я обнаружила, что уже запустила руки в густую шевелюру парня и самозабвенно отвечаю на поцелуй. Спохватившись, я уперлась руками в грудь Тима.
- Я не поняла, ты чего это меня тут целуешь? -прокаркала я, голос звучал хрипло, наверное, спросонья. Откашлявшись, продолжила: - Разве я тебе грубила?
Громов тоже прочистил горло и заявил:
- Еще как! Ты меня Мышом обозвала и отправила жрать из миски!
- Это не тебе, сам прекрасно знаешь, что это я спросонья. И вообще, выпусти меня, нас дядя Ваня заждался. А еще кто-то завтрак обещал!
- Пошли, конечно, а то тебя ветром унесет, - с этими словами Громов скатился с меня и был таков. Нет, ну каков наглец! С ним мне противопоказано рядом находиться. Дома я утром спокойно вставала, творила молитвы, мир и благодать во внутреннем мире, даже на работе меня практически невозможно было вывести из себя. А тут и дня не проходит, чтобы я если не разозлилась, то возбудилась. Все-таки этот парень отрицательно влиял на мое душевное равновесие, еще со школы. Вообще-то он и был моей первой любовью, глубоко и тщательно скрываемой от подружек, даже дневнику я не доверила его имя. Правда, к выпускному я поняла, что ничего мне не светит, да и о его похождениях на любовном фронте всем было известно еще класса с девятого, причем он ни с одной девчонкой не встречался серьезно, так, пойдет в клуб, подцепит кого-нибудь на одну ночь. Еще мальчишкам нашим хвастался, что папуля организовал ему первый опыт. А отец у него не бедный, мог позволить. Все это, конечно, разбивало мне сердце, но последним ударом, после которого я склеивала осколки, был выпускной, когда я в пустом классе обнаружила лежащего на парте Тимофея и оседлавшую его Алиску, мою подругу. Особенно больно это было после того, как Громов весь вечер оказывал мне знаки внимания. Я тихо ушла домой и не брала трубку, когда на входящих высвечивалось 'Гром'. Так мы и потерялись. Периодически я слышала о нем от наших общих знакомых, знала, что он поехал покорять столицу, как и мечтал, стал журналистом, вернее, оператором одной из передач на развлекательном канале.
Размышляя таким образом, я успела привести себя в относительный порядок и умыться в холодном ручье, прежде чем подойти к костру, где ждала миска гречневой каши. Мужчины о чем-то переговаривались.
- Доброе утро, дядь Ваня! Как нога? Не болит? - поинтересовалась я, принимаясь за еду.
- Нормально, жить буду. Давай, доедай быстрее, надо собрать парашюты и выдвигаться.
Я кивнула, молча поглощая кашу.
Солнце уже встало, позолотило верхушки сосен, мазнуло по камышам соседнего берега и разбудило всех птиц в округе. Воздух был свеж, полон аромата хвойного леса и прозрачен. Краем сознания я отмечала красоту этого утра, но мысли мои занимало иное. Опасность, нависшая над нашими головами, не позволяла расслабиться. В другое время я бы закрыла глаза, впитывая музыку природы, ощущая бодрящую терпкость воздуха, но... Но мы с Громовым сосредоточенно обрезали стропы запутавшегося в ветвях парашюта. Работа спорилась, а разговор не клеился. Мне не хотелось говорить с Тимофеем, утренний эпизод напомнил причины, по которым я избегала общения с парнем все эти годы. Влюбленность прошла, обида тоже, но осадок остался. После нескольких неудачных попыток заговорить, на которые я отвечала односложно и нехотя, Громов оставил меня в покое.