-Жить Саня остался, только в реанимации месяц пробыл, потом вроде оклемался, только про спорт врачи сказали забыть. А он бредил победами, заплывами, биографию Александра Попова чуть ли не наизусть знал, даже переписывался с ним по почте, уж не знаю, откуда взял адрес. Ну, все его мечты коту под хвост: плавание только лечебное, никаких нагрузок, иначе инсульт - что-то там ему защемило. Тренера нашего выгнали - у Сани родители важные шишки оказались: по недосмотру чадо их пострадало. Я тогда плавать бросил. Пить тоже, чтобы мозги больше не туманились и глупостей не давали наделать. Ну, и спорить заодно завязал, как и со всеми азартными играми. Ведь как вышло: одна глупость - а две загубленных судьбы.
Громов опять умолк, глядя на иссиня-черное, словно прибитое золотыми гвоздиками звезд небо. Для меня была откровением его исповедь. За маской вечного балагура и весельчака я впервые увидела, что он способен на душевные терзания и муки совести. Вот уж воистину: чужая душа - потемки. Помоги мне, Господи, кажется, такой Тим мне опять начинает нравится. "Нет-нет, даже и думать не смей", - одернула я себя. Выберемся отсюда, Громов забудет про меня, опять погрязнет в своем расследовании, в веренице поклонниц его сексуальности, в своей столичной жизни, в-общем. А я опять останусь в Иркутске и буду раны зализывать? Ну уж нет, надо помнить про его недостатки. Словно услышав мои мысли, Громов оглянулся, сунул одну руку мне под капюшон, снял его, попутно растрепав волосы, другой притянул к себе и жарко прошептал в обнажившееся ухо:
- Ну что ж ты молчишь, Зоенька? Разве тебе меня не жалко? Не хочется утешить, ммм?
Каков негодяй,а! Все новоприобретенное сочувствие мигом улетучилось, взамен в душе всколыхнулось возмущенное негодование, и я оттолкнула наглеца, старательно игнорируя уже ставшее знакомым томление, появившееся от его объятий.
- Громов, прекращай меня лапать!
-Зоенька, что ж у тебя такое черствое сердце?
-Оно не черствое, оно бронированное,- возразила я, продолжая попытки высвободиться из загребущих рук.-Поэтому до сих пор целое, нежное и мягкое. Громов, хватит уже, сочувствую тебе очень, давай по головке поглажу, раз так тебе хочется.
-По головке, говоришь,- промурлыкал этот тип.
-Нет, ну как с тобой вежливо разговаривать, а? Опять ты за свое?
-Ты о чем, Зоенька, лапулечка, ммм?- и, наклонившись, подставил под мою руку свою взлохмаченную голову. - Ну, что застыла? Гладь, сочувствуй.
Я усмехнулась и запустила пальцы в его растрёпанную шевелюру. Волосы парня оказались на удивление мягкими, хотя на вид казались жестче, наверное, из-за невероятной густоты. Гладить его по голове оказалось тем еще испытанием, ощущение гладких прохладных шелковистых волос было настолько приятно, что хотелось застонать от удовольствия. Взяв себяв руки, я быстренько завершила процесс утешения и убрала руки.
-Ну все, Тимоха, хорошего понемножку. Спать уже пора.
Он театрально вздохнул:
- Вот умеешь ты обломать, Зоя.
-Хоть бы спасибо сказал, неблагодарный ты человек!
- Спасибо, лапуля, - низким шепотом с легкой хрипотцой поблагодарил парень. И уже нормальным голосом подолжил:
- Ты прости меня за выпускной, действительно нехорошо вышло. Оправдываться не буду-не люблю это дело.
Разговор с Тимом напомнил мне американские горки: от сочувствия до возмущения, от возмущения до смущения, просто дух захватывает. Конечно, я уже не испытывала такой обиды, как тогда, но воспоминание о творящемся на парте непотребстве почему-то сразу всплыло перед внутренним взором, отчего щеки загорелись, и я промямлила:
- Да я в общем-то простила уже.
-Но не забыла,- произнес Громов уверенно.
-Конечно, не забыла, слава Богу, склерозом не страдаю. Не каждый день видишь одноклассников, занимающихся...эээ..ммм... развратом на парте в школе. Так что да, не забыла.
- Понятно. Ну что, пойдем спать?
Я радостно закивала.
Однако уснуть мне не удавалось. Громов разбудил во мне чувственность, и, лежа рядом с ним, я испытывала поистине Танталовы муки. От возбуждения я даже почти не слышала лягушачьего концерта, потому что стук собственного сердца заглушал все остальные звуки. Мне казалось, что Тим тоже не спит и все понимает, потому что слышит, как мощно работает мой пламенный мотор. Несмотря на то, что до зуда в ладошках хотелось повернуться к нему, прижаться в надежде, что этот пожар немного утихнет, я лежала тихонько, стараясь дышать размеренно. А пока боролась с собой, боясь даже пошевелиться, чтобы не выдать себя, Тим спокойненько лежал себе на спине, закинув руки за голову, в той же позе, в которой лег, как только мы оказались в палатке. Ну, а что ему волноваться, у него таких как я сотни было, наверное. Я потихоньку перевела дыхание, в этот момент Громов повернулся и притянул меня к себе, так что мои ягодицы в полной мере ощутили его неравнодушие. Это самое неравнодушие недвусмысленно упиралось в меня.