Потому что он не знает, кто такая Ани.
Потому что не знает, что она вообще существует. Там, на Войне, для него не существовало Ань, Ивон, Томов, Бобов и прочих людей – там были только собаки, отбросы общества, на которых он – человек в плаще – натравливал своих солдат.
Сука. Поганая сволочь.
Просто выйди из дома, просто заведи свою машину, чтобы скремблер считал частоту, и тогда кожаная «баба» настроит на нее взрыватель. Просто сделай то, что требуется, и свободен, ведь не сидеть же в душном салоне всю ночь?
Ани-ра, нацепив на лицо беззаботное выражение, зло перевернула страницу журнала и уткнулась невидящим взглядом в рекламу духов. Хотелось выйти и пройтись по тротуару, хотелось размять затекшую спину, но больше всего раздражала не надобность подолгу сидеть без движения, а бесконечно чешущаяся лодыжка с татуировкой в виде штрих-кода.
Она – эта странная татуировка – появилась «там». На вторые или третьи сутки пребывания на Войне – по крайней мере, именно тогда ее впервые заметила Ани.
В другой жизни.
Первое ранение оказалось легким, поверхностным – прошедшим вскользь осколком гранаты, но царапина кровоточила обильно, и теперь Ивон лила на нее воду из бутылки. Злилась, знала, что не хватит для питья, но все равно лила.
Пытающийся пробраться в соседний сектор отряд задерживался; люди укрылись на местности, где и как могли: за камнями, в оставшихся от бомб углублениях, за насыпями. Ждали, когда раненая сможет идти.
Ани сжимала от боли зубы – мазь оказалась едкой.
– Терпи, зато за ночь затянется. А если сейчас не намажем, то…
Это самое «то» Ани-Ра уже частично видела, а остальное быстро домыслила – заражение, воспаление, адская боль. Сначала ее будут тянуть на плечах, но потом, когда ноша станет слишком тяжелой, бросят. Или отрежут ногу – ведь в фильмах про войну всегда так? Без обезболивания и ржавой ножовкой…
– Против кого мы воюем, Ивон?
Ани пыталась отвлечься от боли и серого, вгоняющего в тоску, пейзажа. Намеренно не смотрела на клубы дыма на горизонте.
– Против солдат.
– А за кого?
– За себя.
– За себя? Но в чем смысл? В чем конечный смысл?
– Да откуда же я знаю!
Жгуты-тряпки стянулись под коленом жестко и туго, и почти сразу же пропитались кровью. Ани побоялась задавать новые вопросы – пусть ее имени так пока никто и не спросил, но ведь тянут с собой, не бросили. Пока не бросили…
И однажды, если останется жива, она все выяснит.
Она ходила за Ивон уточкой. Только уточки так настойчиво следуют за теми, кого, открыв глаза, видят впервые в жизни.
Так случилось и с Ани: Ивон на два шага в сторону – Ани следом. Ивон составляет в голове план – Ани, не спрашивая разрешения, молча сидит рядом. Ивон разговаривает с Рональдом – Ани втихаря ловит их каждое слово.
Маленьким, сбившимся вместе отрядом из семи человек, командовали двое – Ивон и Рональд. Вели его к новым укрытиям, искали юницы, пропитание, защищали и пытались отбить у солдат «своих». Часто отбить получалось не всех, и тогда отряд делался меньше на одного или двух человек, а после находили новеньких. Всегда находили. И именно их, как поняла Ани, убивали быстрее всего – потому что ни умений, ни сноровки, ни опыта. Мертвые тела лежали тут и там – еще одетые в гражданскую одежду, безоружные, с застывшим, когда накрыла смерть, в глазах ужасом.
Ани повезло,… наверное, – возникла рядом с Ивон и оказалась спасена.
Так почему же ей все никак не удавалось почувствовать себя «счастливчиком»?
– Слышь, ты, хлеб остался у тебя?
От мужика, что стоял позади, воняло. Кудлатый, заросший щетиной, вечно согнутый в позвоночнике, будто тот состоял не из костей, а из еще одной, наполненной дерьмом, кишки. Ани попыталась вспомнить, как его зовут, но не смогла, и оставила попытки – какая разница? Кому здесь нужна вежливость?
Болела перевязанная нога.
– Нету.
Она даже не обернулась от щербатого оконного проема, в который смотрела на луну и бегущие по небу тонкие серые облака. Облака бежали быстро, спешили куда-то – клубились, тянулись, почти неслись. Наверное, и они, как и весь остальной воздух, пахли дымом.
Мужик недовольно кашлянул, обронил что-то про «раненая и новенькая, а жрешь столько…», сплюнул и побрел прочь.
Жрешь…
Много ли она «сожрала» за последние сутки? Одну баночку непонятных, состоящих из мясных обрубков «консервов» утром, пару сухих крекеров в обед, кусок хлеба вечером. И еще вода. А сколько бегала? В одном мужик прав – юнитов с едой они сегодня не нашли (не нашли из-за нее?), а, значит, голод, и, значит, все злые.