Хороший получился вечер – теплый, ласковый, с душой.
Еще бы дома кто-то ждал, не только Барт.
Эльконто неторопливо разжевал половину печенья и через минуту свернул на ведущую к дому дорогу. От ворот тут же раздался знакомый радостный лай.
Спасибо, что есть хотя бы он.
Свой пес.
Ему бы спать, но сон не шел – виной всему служил тот снайперский выстрел.
Дэйн вернулся домой, поставил торт в холодильник, выгулял и накормил собаку, а теперь ворочался в собственной постели, слушал мирное дыхание лежащего на коврике у кровати пса и беспрестанно возвращался мыслями к тому дому, к той квартире, откуда раздался выстрел и к незнакомому (или знакомому?) человеку, держащему в руках винтовку.
Враг? Откуда вдруг появился враг и почему сейчас?
Часы на тумбочке показывали половину первого ночи; комнаты дремали, пропитавшись тишиной. Ему бы тоже спать…
Всех, на кого указывал Дрейк – начальник отряда специального назначения, они выкашивали, сметали подчистую. Врагов не оставалось. Друзья, партнеры, подельники? Кто мог обладать нужной информацией и необходимыми навыками, чтобы произвести почти удачное покушение? Являлся ли целью сам Дэйн? Или, может, отряд? Дрейк? Кому из них мстили?
Нет, Эльконто никогда не считал себя пушистым зайчиком – его руки всегда были в крови, но зачастую лишь в крови тех, кого убивали на «Войне». И их кровь настоящей кровью не считалась.
Еще тогда, в давние времена, он, помнится, спросил Начальника: «За что они умирают, Дрейк? За что так много, все до единого, без славы и цели?» И услышал ответ странный, потрясший его ответ:
– Никто из них не умирает, Дэйн. Каждый погибший просыпается наутро в собственной постели. Встает, завтракает и идет на работу. Они помнят «Войну», как сон, как жестокий и мрачный кошмар, который заставляет их взглянуть на собственную жизнь по-другому.
– Но зачем? Ведь для некоторых это не день и не два? Некоторые живут и воюют там месяцами.
Он до сих пор помнил, как легко и непринужденно в ответ пожал плечами Дрейк. Как улыбнулся почти с сожалением. Почти.
– А как еще мотивировать их к жизни? Как заставить проявить характер, сделать сильнее? Как помочь им осознать, что они способны на большее? Некоторые теряются, Дэйн, застревают в одной точке, перестают жить и начинают существовать. И тогда срабатывает автоматическая система, которая отправляет на «Войну». Тогда осуществляется переход. Потом бой. Новая жизнь. Другие эмоции. И пробуждение.
Тогда Эльконто долго молчал – не мог подыскать слов. Понимал, но какое-то время не принимал сказанное.
– Жестко, Дрейк.
– Да, жестко. – Лицо человека в серебристой форме осталось непроницаемым. – Но этот поход вдыхает в людей новую жизнь – заставляет их хотеть «жить», вдыхает новые силы.
– А солдаты?
– Солдаты – другое дело…
Да, «повстанцы» ненавидели Дэйна. Все. Каждый. И встреться он хотя бы с одним из них лицом к лицу, и моментально вспыхнула бы вражда – неумолимая жажда мести за каждую минуту, секунду, прожитую на Войне, и это было бы объяснимо. Вот только никто не возвращался. Эти люди умирали там – все до единого, чтобы проснуться в собственных постелях, чтобы вздрогнуть при мысли о кошмаре, что приходил к ним этой ночью, чтобы начать что-то с нуля, с новой страницы – переосмыслить, «задышать», ожить. Срабатывавшая в момент смерти временная петля, закидывала их в утро того же дня – дня «отправления», – так решил не он, так решила Комиссия, и жизнь для каждого начиналась заново, жажда мщения забывалась, как забывался и сам Дэйн.
Тогда откуда личный враг?
И почему прозвучал выстрел?
Ответа не находилось ни в пустых комнатах, ни в голове; мирно сопел у постели разметавший лапы по половику серо-коричневый пес.
Глава 3
В этот день она убила пятерых солдат. Сама.
Их обыскали, обнаружили рации – Ивон возликовала. Помимо раций с трупов сняли массу полезной мелочевки: пистолеты, ножи, гранаты, патроны, хорошие пояса, добротную обувь – ее забрали те, кто не побрезговал, и кому она подошла по размеру – старый Ким и долговязый Лиам.
Хорошо. Да, хорошо.
Ани, прикрытая со спины обломком бетонной стены с торчащими вбок железными прутьями, сидела на втором этаже разбитого дома, выскребала кончиком ножа из баночки «паштет» и мазала его на жесткий и пористый, похожий на одеревеневшую губку, хлеб. Нога почти зажила; новых ранений нет. Над далеким горизонтом догорал красно-желтый живописный закат – яркий, спокойный, с всполохами нежно розового и сиреневатого оттенков.