Когда Невесты достигли нижней ступени Дома Урожая, взвыли флейты. Резкая мелодия визгливо вспорола тишину и заставила меня поёжиться. Флейты включались по нарастанию – чем выше поднимались Невесты, тем громче звучали духовые. Добравшись до верха, Невесты развернулись и посмотрели на собравшихся внизу женщин. Флейты отчаянно тянули одну-единственную ноту, а потом толпа многотысячной глоткой исторгла крик:
– Славного сева!
От неожиданности я вздрогнул. А Невесты, которым на утро предстояло стать Жёнами, вошли в Дом меж колоннами-колосьями, исчезли из виду, и толпа на площади начала быстро редеть. Оставались только женщины возле барабанов, да на ступени уселись те, что играли на флейтах. У меня складывалось ощущение, что играть на своих инструментах они будут на протяжении всей ночи.
Больше всего меня поразило, что никто в Мэнросе не собирался праздновать, не было слышно песен, никто не смеялся, женщины вели своих странных детей за руки домой и стремились как можно скорее запереть дверь. Как будто они боялись чего-то? Как будто праздник предназначался совершенно не им.
Никто не выказал гостеприимства и не пригласил меня разделить кров. Наверное, в Мэнросе на другое рассчитывать и не приходилось, ведь живущие здесь хранили верность ушедшим мужьям. Я устроился под деревом в небольшом парке недалеко от главной площади, все мои пожитки сводились к небольшому заплечному мешку, содержимое которого вряд ли кого-нибудь прельстило. Я намеревался переночевать в Мэнросе, а утром покинуть его. Я ни на что не претендовал и не хотел досаждать своим присутствием местным жителям. Мне нужно было отдохнуть.
Но ночью мне так и не удалось заснуть.
***
Долгое время я лежал и вслушивался в мерное постукивание барабанов, иногда улавливая в нём отголоски духовых нот. К большой неожиданности погода начала стремительно меняться так, что мне пришлось завернуться в мой плащ, на котором до этого я лежал.
Мне показалось, что ветер дует в направлении главной площади, а потом воздух над городом наполнился сладковатым, приторным, истошным ароматом, от которого я практически сразу начал задыхаться. Запах набирал силу, он как будто пролетел мимо меня, он следовал за ветром и направлялся на звук барабанов. Темнота скрывала его присутствие. Мой рот непроизвольно стал наполняться слюной, по телу прошла жаркая истома, а уши стали заполняться громким криком.
Опьянённый наваждением я не сразу сообразил, что звук в моих ушах – крик – происходит с главной площади, и оттуда же доносится гулкий стук барабанов. Крик вырвал меня из сладостной дремоты, в которую меня вогнал пролетевший запах. Я слышал боль и мучения в громких криках, и не сомневался, что происходят они из Дома Урожая.
За закрытыми ставнями женщины и их дети с оранжевой кожей не могли не слышать этих тягостных завываний! Однако весь Мэнрос отвечал на эти крики молчанием, и нигде не открывались двери.
Факелы были погашены и мне пришлось буквально на ощупь пробираться по пустующим улицам, непрекращающиеся крики служили мне верным ориентиром на пути к главной площади. Что я собирался делать? Зачем спешил на главную площадь и на что рассчитывал? На половине дороги я осознал, что бросил свои плащ и мешок под деревом, но не стал за ними возвращаться. Моим сознанием владели жуткие стоны, исходящие из уст двух Невест.
Город выказывал им полное безразличие, кроме меня на площади были только невидимые барабанщики, так и не разу не сбившиеся с ритма, но дальше площади я не продвинулся. Я замер на самой её границе, остановленный густой тьмой и запахом, от которого во рту копились слюни, а в голову лезли всякие непотребства.
Меня пробирал жар, а в стонах Невест мне слышалась страсть. Злая, безудержная страсть, на границе жестокости. Яростная страсть, в огне которой любовники сгорают без остатка. Они кричали по очереди, а иногда и две сразу. И в коротких паузах между их всхлипами мне чудилось прерывистое, частое, разгорячённое дыхание третьего участника урожайной ночи. Я подумал о сгнивших фруктах и понял, что именно этот аромат тяготеет над Мэнросом.
Ветер гулял по улицам города, но добираясь до площади, он как бы застывал, становился вязким и вяжущим. Здесь воздух был неподвижным и потным. Он душил меня, заставлял дышать сгнившими миазмами, а барабанный гул нарастал, давил на уши, гипнотизировал.
Передо мной всё поплыло: площадь; невидимые барабанщики; ветер, приходящий на их зов; стоны Невест; смрадное дыхание… Ноги были не в силах меня держать, рука не нашла опоры, а сам я провалился в дурманящие грёзы, пахнущие перегноем.
***
Меня разбудило солнце и множественные шаги. Я лежал чуть в стороне от арки, обозначающей вход на площадь, а сама она вновь полнилась людьми. Женщины, видимые мною вчера, проходили мимо, некоторые вели за руку детей, чья кожа в солнечном свете показалась мне ещё более оранжевой, чем в свете факелов. Оттенок был мягким, но сильно контрастирующим в сравнении с явной бледностью жительниц Мэнроса.