Около парадного входа дежурил продрогший лакей. Вокруг его высокой форменной шапки нарезал круги припозднившийся шмель, и слуга попеременно то провожал его глазами, то чихал, спугивая резким звуком.
– Добрый день! Передайте, пожалуйста, леди Раде, что леди Николетта заходила поблагодарить ее за приветствие, – я протянула ему карточку с краткой запиской на оборотной стороне.
– Что вам здесь надо, милочка? – раздался скрипучий голос за моей спиной.
Я медленно обернулась и попыталась ответить как можно более вежливо, несмотря на то, что противное слово «милочка» застревало в зубах:
– Доброе утро, леди Рада. Я хотела нанести вам визит в благодарность за любезную приветственную записку.
Передо мной стояла крепкая пожилая дама лет шестидесяти с вытянутым, как у гончей, лицом под тщательно уложенными буклями парика. Ее облик можно было бы назвать благородным, если бы на этом лице не отражалось вечное недовольство. Угораздило же меня столкнуться с ней прямо перед домом.
– Все толкуют о каких-то визитах, но я еще не видела ни одного посетителя в своем доме. Думаете, мне интересно читать ваши карточки? Да будет вам известно, я не терплю титулопоклонства! – рот женщины скривился, и мне показалось, что кончики губ вот-вот коснутся выпирающего подбородка. – Проходите в дом. Выпейте со мной чаю.
Это была не просьба, это был приказ. Нет, зря леди Рада думает, что гости к ней не ходят из-за слишком высокого титула, зря. Покорная своей судьбе, я вошла в дом и под изумленными взглядами лакея и хозяйки сняла сапоги в холле.
– Не думала, что при дворе тоже страдают этой вульгарной модой, – не преминула заметить леди Рада.
– При дворе нет, но, заранее прошу прощения за грубость, и я сейчас не при дворе. Так что лучше вульгарно снять сапоги при входе, чем не менее вульгарно притащить грязь в вашу гостиную, – ответила я, балансируя на грани дозволенного.
На первый раз шутка сошла с рук, что немного меня приободрило.
Дом и снаружи казался не маленьким, а внутри так и вовсе подавлял высотой голых стен. В дальнем конце холла даже высилось две или три колонны. С правой стороны висели портреты родовитых предков, выписанные с такой достоверностью, что казалось одна из дам на картине вот-вот положит свой пышный воротник вам на плечи, а грустный мужчина с трубкой обернется и не менее грустно попросит стереть пыль с его усов, которые от нее кажутся уже седыми. Я улыбнулась.
– Вы находите моего деда смешным? – тут же последовал угрожающий вопрос хозяйки дома. Казалось, даже сам дед на портрете вздрогнул от ее тона.
– Мне просто пришло в голову, что ему бы не понравилось иметь седые от пыли усы.
– Леди Николетта, если вы отвечали за уборку пыли при дворе, это не значит, что у вас есть право делать замечания в других домах.
Вот так вот, сказала не подумав – получай. Мысленно убрав свое красноречие в дальний угол и на всякий случай придавив его парой-тройкой правил приличия, я решила с этих пор давать только односложные вежливые ответы.
– Простите, я не имела в виду ничего плохого.
– Еще бы. Боги при рождении дали мне слишком много доброты, и все этим пользуются.
Следуя за леди Радой, я даже прикрыла рот ладонью, чтобы оттуда не зачирикала какая-нибудь новая неуместная мысль.
Мы вошли в одну из малых гостиных – малой в этом доме она называлась несмотря на то, что по площади соответствовала половине нашего скромного жилища.
– Садитесь, леди Николетта. Нет, не сюда, вот на это кресло. Не трогайте подушку: ее вышила моя сестра, и она дорога мне как память. И не смотрите на этот фикус: он чахнет от слишком пристального внимания. Не расправляйте юбки так сильно: у меня новая служанка, она может на них наступить.
Я замерла на краешке кресла в неестественной позе, теперь и вовсе боясь пошевелиться. Вдруг наступлю на любимую плитку двоюродного деда хозяйки, или, не дай Боги, чихну на фамильного паука.
– Расслабьтесь, милочка, расслабьтесь. Мы люди хоть и титулованные, но простые в обращении. Чувствуйте себя как дома, – хозяйка с прямой, как палка, спиной села в кресло напротив.
Я поскорее отвела глаза, понимая, что сейчас в них отражается все что угодно, только не любезность и хорошие манеры. Как назло, тут же взглядом наткнулась на мнительный фикус, который не упустил случая уронить на пол пожелтевший лист.
Слуги принесли чайный сервиз и набор очень скромных закусок.
– Чем же вы, милочка, занимались при дворе, что о вас сейчас по округе ходит столько нелицеприятных слухов?
Началось!
– Уверяю вас, ничем таким, что могло бы дать для них почву. Что же говорят обо мне эти всеведущие слухи? – я откусила печенье так, чтобы хруст выразил все мое неудовольствие. Это очень тонкое искусство с неудовольствием откусывать вкусное печенье.
Либо она сейчас будет вынуждена пересказать мне все слухи (кстати, я заодно узнаю об их содержании), либо закрыть неприятную тему в нашем разговоре.
– Не думаю, что прилично повторять их в этой гостиной, – леди Рада тоже откусила от печенья, давая понять, что и она не дилетант в искусстве недовольного поглощения выпечки.
– Тогда давайте не будем вести неприличных для хорошего общества разговоров, – я довольно решительно поставила точку.
– А вы смелая девица, леди…э…
– Николетта, – пришлось подсказать со вздохом.
В этот момент распахнулась дверь, и в гостиную вошел молодой человек в темном сюртуке доктора, с новехоньким саквояжем в руках. Леди Рада тут же поднялась с места:
– Ну как он?
– Никакой угрозы для жизни нет, – жизнерадостно ответил вошедший, – разве что небольшая меланхолия.
– Но ведь меланхолия – это опасно?
Врач оглядел хозяйку и комнату сверкающим взглядом и подтвердил:
– В вашем положении – крайне опасно.
– Что же делать, доктор?
– Могу прописать только физические нагрузки, долгие моционы и обязательно хорошее разнообразное общество.
– Нет-нет, нагрузки категорически исключены, – леди Рада вдруг вернулась к своему властному стилю. – У моего сына хрупкое сложение. И долгие прогулки ему тоже противопоказаны: сейчас же осень, он обязательно схватит простуду.
– Тогда он так и останется хрупкого сложения до конца жизни, – осторожно заметил врач.
– Нет, сэр Мэверин, я решительно вам заявляю, что хорошего общества моему сыну будет достаточно. Вы ведь считаете меня хорошим обществом? – и не дав собеседнику даже шанса ответить на скользкий вопрос, эта поразительная женщина скомандовала. – Присядьте. Выпейте с нами чаю.
– Извините, но я не имею чести быть представленным вашей гостье, – повернулся ко мне врач.
– Это леди…эм… душечка, напомните мне…
– Николетта, – обреченно сказала я.
– Да, правильно, Николетта – дочь сэра Эдварда, владельца Желтых полей. А это сэр Мэверин – наш новый доктор.
– Кажется, две недели назад я зашивал боевые раны одному из ваших братьев, – сэр Мэверин поклонился мне и только после этого сел.
Бьюсь об заклад, что это был Ефим, опять что-то не поделивший с деревенскими.
– Я всегда говорила леди Иветте, что она должна лучше смотреть за своими детьми. Берите пример с меня: я всегда знаю, где мой сын и чем он занят.
– Возможно, будь у вас их восемь, вы бы не были столь уверены, – не удержалась я, крайне раздраженная подобными разговорами о моей семье.
– Но, скорее всего, это сказывается разница в положении и воспитании, – мой комментарий был полностью проигнорирован. – Милочка, положите печенье: это уже второе, а девицы в вашем возрасте должны сохранять стройность талии. Доктор, не правда ли ямочки на щеках просто неприличны для дочери младшего лорда, и моей гостье стоит следить за своим питанием?
Сэр Мэверин стремительно дожевал свое печенье:
– Думаю, что леди Николетта не властна над своими ямочками, и их появление не является следствием употребления печенья.
– Нет, но все же ей следует быть осторожной. Сегодня ямочки, а завтра что? У нее появится родинка над губой? Ни одна девушка такого не переживет – это слишком вульгарно.