Выбрать главу

— Посмотрите только на этого лицемера! Он еще плачет, — говорили наследники о Савиньене, глубоко опечаленном смертью доктора.

— Весь вопрос в том, есть ли у него причина плакать, — ответил Гупиль. — Смеяться пока рано, печати еще не сняты.

— Ладно, — сказал Миноре, которому нечего было бояться, — вечно вы нас пугаете зазря.

Когда похоронная процессия двинулась из церкви на кладбище, Гупиль испытал жестокое разочарование: он хотел взять Дезире под руку, но помощник прокурора не дал ему руки, отрекшись таким образом от старого товарища на глазах у всего Немура.

«Не стоит ссориться, иначе я не смогу отомстить», — подумал старший клерк, чье черствое сердце наполнилось обидой, как губка водой.

Чтобы снять печати и начать опись, Бонграну требовалось получить от королевского прокурора, в чьем ведении находилась по закону опека над сиротами, право представлять его. Через десять дней печати наконец были сняты, и Мировой судья начал, строго соблюдая формальности, описывать наследство Миноре. Дионису это дело сулило доходы, Гупиль любил творить зло, поэтому опись затягивалась. В перерыве между своими трудами нотариус, клерк, наследники и свидетели завтракали, как правило, в доме покойного доктора, попивая превосходные вина из его погреба.

В провинции, а особенно в маленьких городках, где каждый живет в собственном доме, нелегко найти жилье. Поэтому всякое заведение продается здесь обычно вместе с домом. Мировой судья, которому прокурор поручил защищать интересы сироты, не нашел иного способа переселить ее с постоялого двора, кроме как купить маленький домик, стоящий на пересечении Главной улицы и моста через Луэн. С улицы вы попадали в прихожую, а оттуда — в единственную комнату первого этажа; за ней располагалась кухня, дверь которой выходила в маленький внутренний дворик площадью не больше тридцати квадратных футов. Оба окна комнаты смотрели на улицу. Узкая лестница, куда свет падал из крохотных окошек, выходящих на реку, вела на второй этаж; там было три комнаты, а над ними — две мансарды. Мировой судья взял взаймы две тысячи франков у тетушки Буживаль, чтобы уплатить первый взнос за этот дом, стоивший в общей сложности шесть тысяч франков, и уговорился с владельцем о рассрочке. Поскольку Урсула хотела выкупить у наследников библиотеку доктора, Бонгран приказал сломать перегородку между двумя комнатами второго этажа, чтобы разместить там длинные книжные шкафы с улицы Буржуа. Савиньен и мировой судья так торопили рабочих, прибиравших, красивших и отделывавших заново новое жилище Урсулы, что к концу марта оно было уже готово, и, перебравшись сюда с постоялого двора, сирота поселилась в точно такой же комнате, как и прежде, так как мировой судья, лишь только были сняты печати, перевез в уродливый дом на Главной улице мебель Урсулы с улицы Буржуа. Тетушка Буживаль обосновалась наверху, в мансарде; молодая хозяйка могла вызвать ее, потянув шнурок звонка, висевший над изголовьем ее постели. Комната, отведенная под библиотеку, и весь первый этаж были покрашены и оклеены новыми обоями, но не обставлены, поскольку распродажа мебели покойного доктора еще не состоялась, а Урсуле хотелось приобрести его вещи. Хотя мировой судья и кюре знали характер Урсулы, они все же опасались, что девушка тяжело перенесет внезапный переход от роскоши и блеска, к которым приучил ее крестный, к жизни, полной лишений. Что же до Савиньена, то ему было больно до слез. Поэтому он тайком не раз доплачивал рабочим и обойщику, стремясь, чтобы новое жилье Урсулы, по крайней мере изнутри, ничуть не отличалось от прежнего. Однако девушка, для которой счастье заключалось в возможности видеться с Савиньеном, восприняла перемену с кротким смирением. Старые друзья Урсулы с восхищением убедились — в который раз! — что боль ей причиняют лишь страдания душевные. Горечь утраты, которую Урсула испытала после смерти крестного, совершенно заслонила от нее ее бедственное положение, а между тем положение это поставило новые преграды на пути к ее браку с Савиньеном. Молодой человек, видя, в каких условиях вынуждена жить его избранница, сделался так печален, что в день переезда в новый дом девушка, выходя из церкви после обедни, шепнула ему: «Любовь терпелива, мы подождем!»

Как только Бонгран вывел первую строку описи наследства, Массен, по наущению Гупиля, который переметнулся на его сторону, движимый тайной ненавистью к Миноре и надеждой, что расчетливый ростовщик окажется податливее, чем прижимистая Зелия, решил потребовать от господина и госпожи де Портандюэр уплаты долга. Старая дама была ошеломлена, узнав, что ей необходимо в двадцать четыре часа заплатить наследникам сто двадцать девять тысяч пятьсот семнадцать франков пятьдесят пять сантимов с процентами за отсрочку, в противном же случае на ее имущество будет наложен арест. О том, чтобы занять такую сумму, нечего было и думать. Савиньен отправился в Фонтенбло посоветоваться с тамошним стряпчим.

«Вы имеете дело со скверными людьми, они не пойдут на мировую и будут преследовать вас по всей форме, чтобы заполучить Бордьерскую ферму, — сказал стряпчий. — Самое лучшее было бы продать ферму добровольно, чтобы избежать судебных издержек».

Эта безотрадная весть сразила старую бретонку, тем более что сын мягко заметил ей, что если бы она согласилась на его брак с Урсулой при жизни доктора, тот, конечно, простил бы долг мужу своей воспитанницы, и ему не грозила бы нищета. Хотя Савиньен ни в чем не упрекал мать, эти доводы вместе с мыслью о скорой и полной потере имущества произвели на нее убийственное впечатление. Узнав об этой беде, Урсула, едва оправившаяся от горячки и от удара, нанесенного ей наследниками, совершенно пала духом. Любить и не иметь возможности помочь любимому — одна из самых страшных мук для женщины благородной и деликатной.

— Я хотела купить дом дяди — я куплю дом вашей матери, — сказала она Савиньену.

— Это невозможно, — возразил он. — Вы несовершеннолетняя и не сможете продать вашу ренту без разрешения прокурора, а он его не даст. Да и вообще нам не выстоять. Весь город радуется разорению дворянского семейства. Эти буржуа готовы наброситься на нас, как свора собак на добычу. К счастью, у меня есть десять тысяч франков, на которые матушка сможет прожить до окончания этого злополучного дела. К тому же опись имущества вашего крестного еще не закончена, и господин Бонгран не теряет надежды найти завещание в вашу пользу. Его, как и меня, очень удивляет, что вы остались без денег. Доктор так часто рассказывал нам о той блестящей будущности, которую он вам уготовил, что мы никак не ожидали подобной развязки.

— Не беда, — ответила Урсула, — я не ропщу; лишь бы я смогла купить книги и мебель крестного, чтобы они не пропали и не оказались в чужих руках.

— Но кто знает, какую цену запросят эти подлые наследники за вещи, которые вы хотите приобрести?

От Монтаржи до Фонтенбло только и было разговоров что о наследниках Миноре и о миллионе, который они разыскивают, но самые тщательные поиски, которые велись в доме доктора с того дня, как были сняты печати, не дали никаких результатов. Сто двадцать девять тысяч франков, которые предстояло взыскать с Портандюэров, пятнадцать тысяч франков трехпроцентной ренты, которая в ту пору шла по семьдесят шесть франков и давала капитал в триста восемьдесят тысяч франков, дом, оцененный в сорок тысяч франков, и его богатая обстановка составляли вместе около шестисот тысяч франков, что, по всеобщему мнению, было не так уж мало. Тем не менее Миноре в это время не раз испытывал жестокую тревогу. Тетушка Буживаль и Савиньен, которые, как и мировой судья, не могли поверить в отсутствие завещания, ежедневно справлялись у Бонграна о результатах поисков. Когда ни чиновников, ни наследников не было поблизости, у старого друга доктора вырывалось порой: «Ничего не понимаю!» Поскольку на взгляд поверхностного провинциального наблюдателя двести тысяч франков, приходившиеся на каждого наследника, были порядочной суммой, никого не заинтересовало, каким образом ухитрялся доктор жить на широкую ногу, имея всего-навсего пятнадцать тысяч франков ренты и не взимая процентов с Портандюэров. Только Бонгран, Савиньен и кюре пытались разгадать эту загадку, чем не раз приводили в трепет почтмейстера.