— Мадемуазель, — сказал он взволнованно, — в эту минуту мне хотелось бы, чтобы весь Немур слышал, как я признаюсь вам в роковой страсти, которая лишила меня разума и стала причиной поступков, недостойных человека порядочного. Я стану повторять это повсюду; я скорблю о том, что причинил вам столько зла своими скверными шутками, но радуюсь тому, что, кажется, невольно стал причиной вашего счастья, — не без ехидства добавил он, поднимаясь с колен, — ибо вижу здесь госпожу де Портандюэр...
— Превосходно, Гупиль, — сказал кюре, — мадемуазель простила вас, но вы должны вечно помнить, что едва не убили ее.
— Господин Бонгран, — продолжал Гупиль, обернувшись к мировому судье, — сегодня вечером я пойду к Лекеру торговать его контору; надеюсь, что сегодняшняя сцена не повредит мне в ваших глазах и вы поддержите перед прокуратурой и министерством мое прошение.
Мировой судья задумчиво кивнул, и Гупиль отправился торговать лучшую из двух немурских контор судебных исполнителей. Никто из гостей Урсулы не покинул ее, весь вечер они старались довершить дело, начатое извинением клерка, и вернуть душе девушки радость и покой.
— Об этом узнает весь Немур, — сказал Бонгран.
— Видите, дитя мое, все, что произошло, — вовсе не Божья кара, — подхватил священник.
Миноре возвратился из Рувра только под вечер и сел обедать поздно. В девять вечера, когда уже смеркалось, он отдыхал в китайском павильоне подле своей жены, переваривая обед и строя планы относительно будущего Дезире. Принадлежность к судейскому сословию благотворно подействовала на Дезире: он остепенился, прилежно трудился и имел шансы сменить своего нынешнего начальника, которого, по слухам, должны были перевести в Мелен, на посту королевского прокурора Фонтенбло. Ему оставалось лишь подыскать себе невесту — небогатую дворянку из старинного рода: женившись с умом, он мог бы рассчитывать на место в Париже. А там, глядишь, он стал бы депутатом от Фонтенбло — Зелия считала, что ради этого зиму следует проводить в городе, а в Рувре жить только летом. Гордый тем, как ловко он все устроил, Миноре начисто забыл об Урсуле, хотя именно в эти минуты драматические события, источником которых была его глупость, начали принимать ужасный для него оборот.
— С вами хочет говорить господин де Портандюэр, — услышал Миноре голос Кабироля.
— Пусть войдет, — ответила Зелия.
В сумерках госпожа Миноре не заметила, как внезапно побледнел ее муж, как он вздрогнул, услышав шаги Савиньена и скрип половиц в галерее, где прежде размещалась библиотека доктора. Вора охватил безотчетный страх. Савиньен показался в павильоне и с тростью, не сняв шляпы, застыл на пороге, скрестив руки на груди.
— Я пришел узнать, господин и госпожа Миноре, отчего вы мучили самым низким образом девушку, являющуюся, как известно всему Немуру, моей невестой? Отчего пытались ее опорочить? Отчего добивались ее смерти и натравливали на нее такого негодяя, как Гупиль?.. Отвечайте.
— Ну и чудак вы, господин Савиньен, что спрашиваете у нас о вещах, про которые мы и знать не знаем! — сказала Зелия. — Ваша Урсула для меня — все равно что прошлогодний снег. С тех пор как умер дядюшка Миноре, я про нее и думать забыла! И ни словечка я о ней не говорила Гупилю — я этому прохвосту и собаку бы не доверила. А ты что молчишь, Миноре? Неужели ты позволишь этому господину оскорблять тебя и обвинять в этаких подлостях? Можно подумать, что человек, получающий сорок восемь тысяч ливров дохода со своих земель, владелец замка, которым не погнушался бы и принц, опустится до подобных глупостей! Да встань ты, чего расселся, тряпка ты этакая!
— Не знаю, чего хочет этот господин, — выговорил наконец Миноре, причем было явственно слышно, как дрожит его тоненький и звонкий голосок. — С какой стати мне преследовать эту девочку? Я мог сказать Гупилю, что она мне досаждает, потому что мой сын Дезире в нее втюрился, а я не хочу, чтоб он на ней женился, вот и все.
— Гупиль мне во всем признался, господин Миноре.
Наступила тишина, но тишина страшная; трое собеседников изучающе смотрели друг на друга. Зелия заметила, как ее великана пробрала нервная дрожь.
— Хоть вы и жалкие букашки, я отомщу вам так, что вы надолго это запомните, — продолжал молодой дворянин. — Я не стану сводить счеты с вами, шестидесятисемилетним стариком, и потребую удовлетворения у вашего сына. Пусть только господин Миноре-сын объявится в Немуре, я вызову его, и ему придется драться со мной! Он будет драться, или же я так ославлю его, что он не сможет носа высунуть из дома! А если он не приедет в Немур, я сам поеду в Фонтенбло! Я отомщу, я не позволю безнаказанно пятнать честь бедной беззащитной девушки!
— Но клевета какого-то Гупиля это не... не... — пролепетал Миноре.
— Вы хотите, чтоб я свел вас с ним? — перебил великана Савиньен. — Послушайтесь меня, не предавайте этого дела огласке! О нем знаете вы, я и Гупиль; пусть же так и останется; я окажу вашему сыну честь, вызвав его на поединок, а там уж Господь рассудит, кто прав, кто виноват.
— Нет уж, ни за что на свете! — закричала Зелия. — И вы воображаете, что я позволю Дезире драться с вами, бывшим моряком, который наловчился и фехтовать и стрелять! Если вас обидел Миноре, вот вам Миноре — берите его и деритесь! Но чтоб мой мальчик, который, как вы сами признаете, ни в чем не виноват, отвечал за все?.. Нет уж, сударик, прежде я вас схвачу за хвост да перекину через мост! А ты, Миноре, чего стоишь разинув рот? С тобой что ни сделай, тебе все божья роса! Ты позволяешь этому господину стоять перед твоей женой в шляпе! Для начала, сударик мой, подите-ка отсюда прочь! В чужой монастырь со своим уставом не лезут. Не пойму, что значат все эти ваши штучки; покамест проваливайте, но если вы хоть пальцем тронете Дезире, то будете иметь дело со мной — и вы, и ваша нахалка Урсула.
И она изо всей силы дернула за шнурок звонка, зовя слугу.
— Подумайте хорошенько о том, что я сказал! — повторил Савиньен, не обращая ни малейшего внимания на тираду Зелии, и вышел.
Над четой Миноре повис дамоклов меч.
— Ну, Миноре, — обратилась Зелия к мужу, — может быть ты объяснишь мне, что все это значит? Молодой человек не станет ни с того ни с сего врываться в дом почтенных буржуа, закатывать им чудовищный скандал и требовать крови их единственного сына.
— Это проделки подлой обезьяны Гупиля, которому я обещал помочь стать нотариусом, если он сторгует мне Рувр по сходной цене. Я дал ему вексель на двадцать тысяч франков из десяти процентов, а ему небось мало.
— Да, но с какой стати он еще прежде изводил Урсулу серенадами и позорил ее?
— Он хотел на ней жениться.
— Он? На нищенке, на драной кошке? Слушай, Миноре, не морочь мне голову! ты слишком глуп, милый, чтоб заставить меня поверить в такую чепуху. Здесь что-то нечисто, и ты мне выложишь все как есть.
— Ничего подобного.
— Ничего подобного? А я тебе говорю, что ты лжешь, но тебе придется сказать мне правду!
— Ты оставишь меня в покое?
— Я пойду к этой ядовитой змее, Гупилю, но учти; тебе это выйдет боком.
— Как хочешь.
— Да уж это я и без тебя знаю, что будет, как я хочу. Но хочу я, главное, вот чего — чтоб никто пальцем не тронул Дезире; заруби себе на носу, что если с ним случится беда, я ни перед чем не остановлюсь, даже эшафота не испугаюсь. Дезире! Подумать только... А ты сидишь как пень!
Начавшаяся в тот вечер ссора с женой сулила великану долгие душевные муки. Тупоумный вор понял, что его борьба с самим собой и с Урсулой осложнилась по его собственной вине и что он приобрел ужасного врага. На следующий день, выйдя из дома, чтобы разыскать Гупиля и попытаться задобрить его новой подачкой, он увидел, что стены соседних домов испещрены надписями: «Миноре — вор!» Все, кого он встречал на своем пути, выражали ему сочувствие, интересовались, кто это мог написать, и, поскольку глупость гиганта была общеизвестна, прощали ему невнятность ответов. Глупец извлекает из слабости своего ума больше преимуществ, чем человек умный — из своей сообразительности. Никто и палец о палец не ударит, чтобы помочь гению, борющемуся с превратностями судьбы, но всякий рад ссудить деньгами обанкротившегося лавочника. Знаете почему? Оказывая протекцию недоумку, люди ощущают свое превосходство, с гением же они всего лишь становятся на равную ногу, а этого им мало. Умный человек погубил бы свою репутацию, если бы лепетал с потерянным видом тот вздор, который нес Миноре. Зелия вместе со слугами стерла карающую надпись везде, где можно, но клеймо осталось на совести самого Миноре. Меж тем Гупиль, накануне условившийся с судебным исполнителем о покупке его конторы, бесстыдно отказался платить.