Я покинул Скородума через два дня, успев перед тем дважды повторить ему свой рассказ. Энт слушал меня, открыв рот, то и дело требуя «подробностей».
Похоже, он заучивал мои слова наизусть, потому что сам иногда повторял вслух некоторые из них. Особенно его привлекло происшествие в Древлепуще, и он долго расспрашивал, что это за лес, и где он находится, и не видал ли я там энтийских женщин. Я честно рассказал ему всё, что знал, но это, по-моему, оставило его несколько разочарованным.
К исходу первого дня он освободил меня от цепи. Правда, не совсем. Ошейник энт трогать не стал, пояснив, что боится сломать мне шею вместе с цепью. «Мы очень сильные, – сказал он. – Я могу даже не заметить, как ты умрёшь, пусть уж тебе снимают это дома, а я только помогу убрать лишнее, чтобы не мешало». Он взял цепь в руки, и я оглянуться не успел, как под его длинными пальцами цепь жалобно звякнула, и на мне осталась только петля с маленьким, всего в несколько звеньев, хвостиком. Так что повторять свой рассказ второй раз мне пришлось уже не как пленнику, а как гостю.
Энт с удовольствием послушал бы меня и в третий раз, он не замечал течения времени. Да и то сказать, энты живут так долго, что для них несколько дней, как для нас одна минута. Но я взмолился, и он согласился мне помочь выбраться из леса, который так и не сумел мне понравиться. На юг, к степям Рохана и людным местам, Скородум идти отказался. Он потёр плечо и заявил, что встречаться с огненными стрелами и острыми топорами ему не хочется. На севере и на востоке мне нечего было делать. И мы согласились, что он отнесёт меня на запад, к Горам.
Я думал, что, идя вдоль Хмурых гор, заблудиться трудно, и можно будет добраться до торгового тракта, лежащего южнее оконечности гор, а уж там вместе с торговцами дойти до родного Хоббитона. О том, сколько дней займёт этот путь, и что я буду есть в эти дни, я старался не думать, чтобы не пугать себя раньше времени. Если уж я добрался до Древнего леса и остался живым, то сумею дойти живым и до родного дома. Тем более, что энт снабдил меня в дорогу полной баклагой пузырчатого питья, хотя видно было, как ему жаль расставаться с драгоценной влагой. Но он был добр. Не знаю, можно ли сказать это обо всех дереволюдях. Скородуму я благодарен не только за пищу и помощь, но и за то, в особенности, что по сравнению с остальными энтами, он очень любопытен и быстро соображает. Он сам так сказал. Иначе я был бы уже мёртв.
В полдень третьего, после встречи с энтом, дня я шёл на юг по неведомо кем протоптанной тропке. Отмытый от многодневной грязи, в постиранной одежде, слегка пополневший, при оружии и в хорошем настроении. Я шёл домой. А дом остаётся домом, даже если в нём Вас ожидает помолвка с Настурцией Шерстолап, По правде сказать, я надеялся, что она не дождалась моего возвращения и обручилась с кем-нибудь другим. Я бы с радостью ей это простил. Справа от меня поросший травой склон, с редкими деревьями и частыми валунами, уходил вверх, к острым оледенелым вершинам. Слева и ниже, у подошвы гор, расстилалось черно-зелёное море Древнего леса. Скородум не поленился отнести меня подальше от опушки и повыше в горы, чтобы я не наткнулся на случайного хъёрна.
За целый день пути мне не встретилось ничего неожиданного или даже просто примечательного. Я даже стал уставать от окружающего меня однообразия и уже подумывал, не остановиться ли мне на привал, когда увидел птиц. Воронов. Стая их кружилась впереди, несколько выше моего пути, над сгрудившимися в кучу валунами. Птицы то ныряли вниз, к камням, то взлетали с них и кружили над чем-то невидимым среди валунов, распластав мощные чёрные крылья и пронзительно каркая. Сколько раз потом я клял своё любопытство и не мог честно ответить себе, пошёл бы я туда, если бы знал, что мне показывают чёрные падальщики?
Когда я подошёл к валунам поближе, оказалось, что между ними есть маленькая, только-только втиснуться, расщелина. В расщелине кто-то был. Живой. Время от времени над краем ближнего ко мне валуна показывалась суковатая палка и глухо стукала о камень, и тогда вороны, успевшие обсесть расщелину со всех сторон, лениво взлетали и снова принимались неторопливо кружиться в воздухе.
Обойдя крайний валун, я осторожно заглянул за камень и увидел того, кто стучал палкой. Он лежал, привалившись спиной к серому, в потёках птичьего помёта, боку валуна, весь закутанный в буургха так, что торчала одна голова. Покрытое крупными каплями пота лицо, цвета хорошо отбеленного полотна, повернулось ко мне и несколько мгновений смотрело карими невидящими глазами. Потом взгляд приобрёл осмысленность, бледно-серые губы раздвинулись в усталой полуухмылке, обнажив жёлтые зубы, и знакомый голос прохрипел еле слышно: «Привет… Не чаял тебя видеть…»
Глава 17
У каждого из нас бывает в жизни время, когда необходимо сделать выбор. Вспомнить всё, что любишь, ценишь, и сделать то, что Ты, только Ты сам, считаешь правильным. Потому что ничьё мнение кроме твоего не будет иметь значения, и только ты сам будешь решать, прав ты или нет. Да ещё Тот, кто создал мир, когда ты встанешь пред ним. Время выбора – жестокое время, потому что после одного лишь шага часто уже не бывает возврата. И иногда случается так, что этот выбор надо успеть сделать между двумя ударами сердца. Иначе жизнь сделает свой выбор за тебя, и придётся идти по чужой, мучительной и бессмысленной дороге.
Каждое наше действие имеет смысл. Хотим мы того или нет. И зачастую за нашими поступками кроются смыслы, о которых мы и не думали, делая своё дело. В Хоббитоне не любят вспоминать о высоких смыслах бытия. В Хоббитоне предпочитают говорить о вещах простых и понятных. Об урожае ячменя и вкусе пива, о способах приготовления свиных ножек, о пойменных лугах и ближнем и дальнем родстве. Многие так и заканчивают жизнь, считая, что прожили её достойно и правильно.
Прошло много лет с тех пор, и много раз я задумывался о сделанном тогда выборе. Я мог убежать, да даже и бежать было не обязательно, можно было просто повернуться и уйти, легко и спокойно, не оглядываясь на кружащее вороньё. А потом прожить всю жизнь в достатке, довольстве и уюте, в хорошо обустроенной норке посреди зажиточного имения. Для этого надо было всего лишь бросить умирающего умирать. Без помощи и утешения. Тем более что умирал-то даже не хоббит, а орк. Враг и извечный пособник Извечного врага, как я тогда думал. И мой личный враг тоже, ведь это из-за него я оказался за столько лиг от родного дома. Очень легко было повернуться и уйти. Но я остался. Я вышел из-за камня и остановился перед Гхажшем в растерянности, не зная, что же мне теперь делать. В Хоббитоне даже болеют нечасто, а ухаживать за раненым мне и вовсе никогда не приходилось. Я просто не знал, чем могу ему помочь. Край буургха сполз, и из-под него показалась босая нога в распоротой мохнатой штанине. Нога была багрово-сизая, безобразно распухшая, с неровно сломанным ногтем на большом пальце. Гхажш неотрывно смотрел на меня, и заметно было, какого усилия ему стоит удерживать себя в сознании. Проследив взгляд, я понял, что он смотрит на баклагу с питьём энтов.
Всё-таки я немного опасался приближаться к нему, хоть он казался совершенно обессиленным. Но хватало же ему сил отпугивать воронов. Отстегнув баклагу от пояса, я осторожно протянул её к нему, готовый в любое мгновение отдёрнуть руку, если он попытается меня схватить. Гхажш выпустил из ладони свою суковатую дубинку и неуверенно потянул дрожащую руку к горлышку бутыли. Баклага была полна и потому тяжела. Когда его пальцы обхватили горлышко, я отпустил её, и ему не хватило сил, чтобы удержать. Он не разжал пальцев – рука месте с баклагой упала ему на колени. Из горлышка прямо на буургха выплеснулось немного жидкости. Гхажш вздрогнул, скрипнул зубами и, выпростав из-под буургха вторую руку, медленно потащил баклагу ко рту. Я боялся ему помочь.