Что-то дед Ратуй знал, вот только никак не мог собраться, чтобы сказать. Рыжов даже воздуха в грудь набрал, чтобы еще раз на него рявкнуть, чтобы выжать из него эти сведенья, но не успел. Борсина вдруг быстро произнесла:
– А я-то думаю, почему же так выходит?.. Ведь луна уже на ущербе, он должен потерять свои способности…
Дед посмотрел на нее диковато, и уже тихонько произнес:
– Вот бабка Матрена сказала, что помнит как звали его… Ты не серчай, командир, а звали его Колядный.
Борсина опустила руки, словно сразу со всем согласилась… Или нет, не так, просто догадка ее, которую она давно в себе молча носила, вдруг подтвердилась – окончательно, надежно и достоверно.
– Ты что?.. – выдохнул Рыжов, почему-то шепотом. Попробовал представить себе… Нет, не легко это было. Ведь нравился ему Колядник, веселый всегда, улыбчивый, дельный красный командир, и даже – командир чона… Но делать нечего, попробовал успокоиться. – Думаешь, Колядный уехал и стал где-то в этих Холмогорах – Колядником?
– По-русски так сподобней, – подтвердил Ратуй.
Рыжов повернулся к Борсиной.
– Сударыня Борсина, вы же говорили, если оборотня этого подвести к вам поближе… Вы говорили, что почувствуете его.
– Я так говорила, но тут, оказывается, много чего другого наложилось, – вздохнула Борсина. – А я сразу не сообразила.
– Колодезные все к причастию ходили, – вмешался вдруг дед Ратуй. – У нас иначе нельзя. И воду святую пили от хвороб, а оказались… Куда уж твоей барышне, если сам батюшка страшного ничего не учуял?
Заступничество его было лишним, потому что Борсина сама стала объяснять.
– Понимаете, господин Рыжов, я вчера, когда вам про вервульфов рассказывала, упустила, оказывается, одну особенность. Это не во всех трактатах о них, вервульфах, и упоминается… Есть у них особенная порода, редко встречается, это следует подчеркнуть, которые от Луны не зависят. А зависят они… Только поймите правильно, зависят от места. Еще античные греки заметили, что некоторым людям на одном месте бывает хорошо, а другим здесь же невмоготу… – Борсина набрала побольше воздуха в грудь, чтобы продолжить. – Тогда они сочинили… Ну, по-вашему это называется – гений места. Якобы есть такой мелкий божок, у них же, у античных, было многобожие, как вы знаете… Так вот, этот гений места бывает связан именно с вервульфами. Где-то, предположим, на севере, в других местах, семейство Колядника было совершенно нормально, но если он снова попал сюда, или специально напросился…
– Али ему бабка его рассказала, – встрял дед Ратуй, который, оказывается, слушал Борсину очень внимательно, и даже понимал ее.
– Если он сюда специально попросился, и его сюда же направили… – Голос Борсиной звучал уже не столь уверенно, как в начале.
Рыжов кивнул. И стал думать, а потом и рассказывать, что узнал о Коляднике вчера ночью, когда они на пару и так мирно чистили оружие. Про ранение, и про то, как он чудом выжил, и как его сюда направили. Закончил он так:
– Может, ты и права, товарищ Борсина, приехать ему сюда после ранения было нетрудно, это же нормально, в самом деле, место для дальнейшей службы выбрать заслуженному в прошлом бойцу…
И вдруг поднялся такой вой, что даже место определить было трудно, откуда он исходил. Казалось, он лился, затоплял всю округу, и забивал все другие звуки. И было в этом вое что-то настолько грубое, сильное, жестокое, что по телу даже не мороз пошел, а целая метель замела…
Рыжов и опомниться не успел, уже выхватил наган, втайне жалея, что оставил свою, пусть и дурную, но все же смазанную витовку в здании станичного совета. И еще он не заметил, как крутанулся на месте, словно ожидал нападения отовсюду, со всех сторон сразу…
Видно еще было неплохо, настоящая темень не наступила, и Луна, хоть заметно ущербная, все же выкатила на небосклон. Но это-то сейчас и не понравилось Рыжову… Может, потому что именно на нее, скорее всего, оборотень и выл.
Неожиданно, из этой лунной тени от дома, мимо которого они шли, почти городского дома, даже с мезонином, отделились два силуэта, Рыжов едва не выстрелил, но все же удержался… Ведь контур у них был людской, на двух ногах.
– Командир, мы навстречу вам пошли, – прозвучал голос Самохиной.
– Непонятно, что происходит, – добавил Раздвигин со своей интеллигентной интонацией, – но что-то определенно происходит.
– Значит так, – решил Рыжов. – Комиссар, Раздвигин, этого, – он кивнул на деда, – держать, чтоб не сбежал. Оружие на изготовку. И Борсину охраняйте, а я – в казарму.
– Погоди, мы с тобой, – выкрикнули, дополняя один другого, Ратуй и Раздвигин.
Но Рыжов их услышал уже позади себя, из-за спины. Со всей прытью он бежал к тем домам, где квартировали чоновцы.
# 10.
Он бежал лихо, Рыжов даже сам поразился, как это у него получалось – летел, словно ничего важнее не было, а может, на самом деле не было ничего, кроме желания успеть, добежать и… сделать все правильно. Хотя где-то еще что-то происходило, и ощущение, что все встало на свои места, что камень покатился под горку, как и положено камню, не оставляло его.
И вдруг он увидел, чуть в стороне, в темном и кривом проулке, заросшем глухой травой, и это было… Он подлетел быстрее других, потому что и бежал быстрее… Он уже не сомневался, уже много раз он видел, как неопрятной, грязноватой и неприятной кучей лежат люди, у которых нет сил подняться.
Он склонился, еще не уверенный, что не тратит время попусту. Но это действительно был человек. Он слабо отдернулся от руки Рыжова, словно опасался, что это не помощь пришла, а смерть, которая не сделала свое дело сразу, и вот пришла довершить его, добить, лишить остатков жизни.
– Лежи, если живой, скажи что-нибудь…
Подбежал Раздвигин, за ним топали Самохина и Борсина. Они бежали вместе, как Рыжов и приказал, вот только не очень хорошо бежали, даже комиссар. Самохина еще издалека прокричала:
– Кто это?
А Рыжов уже и сам рассмотрел, в свете луны. Это был солдатик, которого Рыжов уже видел вчера – неужели только вчера? – который сопровождал их в Нехватки, и с которым позже Колядник куда-то ускакал.
– Да ты жив ли? – заголосил Рыжов уже в крик.
И почувствовал, как солдат этот, под его руками, испачканными кровью, снова зашевелился. Попробовал подняться, молча, все еще не доверяя ничему на свете, но уже надеясь, что теперь ему помогут.
– Раздвигин…
Вдвоем они подняли тело, Борсина наконец-то оказалась над ним, провисшим между двумя мужчинами, дотронулась до лба, отозвалась почему-то хрипло:
– Осторожно несите, у него горло порвано, я зажму, но… Если он заговорит, это будет чудо.
Они понесли его, не слишком заботясь, чтобы выполнить совет Борсиной, но она-то старалась, зажимала кровь, заливающую шею и грудь. Нести пришлось неблизко, но никто этого не заметил. Потому что снова возникло желание бежать, торопиться и успеть.
Они оказались во дворе того большого, некогда зажиточного старого дома, где расположились чоновцы, как показалось Рыжову, очень нескоро. У входа стоял караульный с винтовкой, он похватил тело раненного одной рукой, не выпуская оружие из другой, кривовато отставленной вбок. Помогая Раздвигину, который пыхтел, удерживая солдата под коленки, сообразив, что ему тяжелее, чем Рыжову, который обхватил плечи паренька.
Положили его под фонарем, который на столбе горел посередине двора. Кто-то уже бежал от казармы, и словно гудение улья послышались голоса других бойцов. Рыжов снова наклонился над раненным.
– Куда он ушел? Говори, что знаешь?..
– В степь… – прохрипел солдатик. И чуть не подавился кровью, которая запузырилась на его губах. Но он все же продолжил: – Вниз по берегу.