Рыжов всмотрелся, да, это было хуже снаряда, потому что даже ему стало ясно – этого человека ели, и возможно, он в тот момент еще не умер… Хотя, нет, не ели, а рвали – когтями, зубами, или еще чем-то, что хуже ножа или шашки.
Рыжов еще разок заставил себя посмотреть на этого мужичка. Спросил неопределенно:
– Как его звали?
– Мефодием, – отозвался отец Виктор, – там мне сказали. Вроде не очень справный мужик, батрачил, пил как многие здешние… Но в безобразиях не замечен.
О чем это он, смутно подумал Рыжов, и догадался, что отец Виктор имеет в виду, что человек этот ходил в церковь, причащался, и возможно, верил, как исстари положено верить русскому человеку, пусть и пьющему, как этот Мефодий…
– Никогда… – сказал задумчиво Колядник, – такого не видел.
Вот на кого вид тела не произвел заметного впечатления, так это на Борсину. Она деловито походила вокруг, потом наклонилась совсем близко и стала неизвестно как появившимся в ее руке небольшим ножом раздвигать какие-то ткани, что-то то ли приводить в порядок, как это и должно быть уложено в животе человека, то ли наоборот, рассматривать нечто совсем уж в глубине чрева. Как хирург при операции, подумал Рыжов. Он знал, что врачи любят полосовать тех умерших, которые их чем-то заинтересовали, чтобы все же лечить живых. А вот что тут высматривала эта барышня? Этого он не знал… Чем-то поведение Борсиной вызывало у него неприязнь. И ведь понимал, что останки следует рассмотреть… как-нибудь с научной точки зрения. И все же ему было неприятно.
– Что вы увидели? – спросил Борсину отец Виктор.
Раздвигин отошел в угол сарая, его мутило, он даже бледен стал, каким Рыжов его и в бою не видел. Проглатывая комок, застрявший в глотке, он вдруг спросил хрипло и резковато:
– Отец Виктор, почему к вам-то привезли?
– Так у нас же икона Богородицы чудотворная. Люди боятся, если я этого раба Божьего… с иконой не отпою, то не будет ему покаяния на том-то свете.
Рыжову захотелось даже сходить взглянуть на эту икону, лишь бы поскорее выйти из этого сарайчика. Тем более, что он вдруг почувствовал запах тела. Оно уже начинало разглагаться, и запах крови, к которому он, в общем-то, привык за годы войны, теперь тонул в этом… облаке смерти и тления. Он понял, еще немного, и его вырвет. Ужасно, что человек, такой вот обычный, привычный всем своим видом, с двумя руками, ногами, головой, глазами и бородкой, вдруг обращается во что-то до такой степени чуждое и ужасное, что его брезгуешь даже рассмотреть… Как это сумела Борсина. Все же не зря он прихватил ее с собой, из Омска, а на этот раз из Москвы. Может, она что-то такое знает, до чего он никогда не додумался бы, обучайся в разных училищах хоть до конца жизни.
– Страшно? – вдруг спросил Колядник у Раздвигина. Потом обернулся и посмотрел на отца Виктора. – Всем страшно?
– Очень, – серьезно подтвердил отец Виктор. – Люди боятся выходить на улицу, как стемнеет, боятся в поле выходить, в лес… – Он еще раз вздохнул. – Потому Ратуя и просят, чтобы он извозом занялся, сами-то не решаются.
– А может, это все же бандиты? – спросил Колядник.
– Нет, такое ни один человек сделать не в силах, – заговорила Борсина, на нее теперь никто не смотрел, как-то она слишком легко перешла ту грань, которая оставалась между этой смертью и остальными, между этим телом и страхом собравшихся тут, живых людей. – Посмотрите, господа, брюшная полость не взрезана, а разорвана, печень вырвана, кажется, зубами, уверена, что ее попробовали есть…
– Волков у вас много? – спросил комадир чона.
– Было много, но пастухи говорят, сейчас вообще не стало, ушли.
– Сказки это, – ответил Колядник недовольно. – Волки никуда не уходят, затаиваются, либо на глаза не показываются, они это умеют… А уходить им не из-за чего.
– А-а что… – Все же Раздвигин справился с собой и подошел. – А что еще рассказывают?
– Может, не стоит тут? – отозвался отец Виктор. – У тела…
– Вы бы нам лучше помогали, батюшка, а где да как – это дело десятое.
И чего Колядник таким ворчливым стал, подумал Рыжов, но ничего не произнес. В общем, чоновец был прав.
Отец Виктор опустил голову, даже руки спрятал назад, возможно, чтобы там, где никому их не видно, сжать кулаки.
– Разное говорят… Ночами иногда падают птицы, причем они живые, но улетать от людей не хотят, живут долго. Сначала детишки пробовали их родителям носить, но те запретили, плохой это знак. – Он поднял голову, быстро всех оглядел, прищурившись, будто стал вдруг плоховато видеть. – Я не осуждаю их, это действительно что-то необычное. Не должны птицы так себя вести.
Рыжов усмехнулся.
– Я раз в степи под Оренбургом тоже филина ушастого нашел, он от мороза чуть не под шинели наши забился, которые мы на складе при станции держали. Жил у меня неделю, и ничего… особенного не произошло. Я его потом выпустил.
– От мороза – это одно… А если без мороза? – Отец Виктор набрал побольше воздуха в грудь. – Еше каких-то людей видели, и не раз. Не наших людей…
– Где? – сразу вскинулся Колядник. – Может, это бандиты Пересыпа?
– Не-ет, – протянул отец Виктор, – они были волосатые, с палками… Как если бы дикие совсем, и еще… Говорили, что через них можно было свет видеть, и деревья. Ну, то есть, они почти прозрачными были. При этом ели грибы сырыми.
– Ерунда, – махнул рукой Колядник. – И это все?
Неожиданно заговорила Борсина:
– Какие грибы?
– Не знаю я, – признался Виктор. – Их местные еще «беляками» называют. Но вообще-то, грибов в наших краях никто не употребляет. У нас мало кто в них разбирается. Иногда эти белые можно есть, если низ шляпки у них темный или фиолетовый, а вот другие, которые совсем белые, в пищу даже лошадям не идут, у них от этого пена выступает, и глаза… глупеют. Если они все же потом выживают, все одно, такая лошадка у нас порченной считается.
– Ну да, – согласилась Борсина. – Шампиньоны – это и есть грибы с темной или фиолетовой изнанкой. А вот белые поганки – те на севере только шаманы решаются есть, чтобы впадать в безумие… Но это сложно, этому многие годы нужно обучаться, и то… Не всем дается, нормальные люди умирают. Где я могу вымыть руки?
– Так что же, – спросил Раздвигин. – Осмотр тела закончен?
Рыжов посмотрел на него удивленно, а чего он еще хотел? И то, как это проделала Борсина, было неприятно, а инженер оказался еще чем-то неудовлетворен?..
– Ладно, – рубанул воздух Колядник. – Делом нужно заниматься, а не разглагольствовать. Я вот что думаю, поедем-ка мы в Нехватки, может, там что-нибудь еще узнаем. И про этого Тимофея…
– Мефодия, – поправил его отец Виктор.
– Да, Мефодия… И про этих прозрачных, а если получится, и про деда Ратуя. Он-то сейчас отпирается, мол только на рынок ездил, продукты возил… Не знаю, что о нем и думать. – Он направился к выходу из сараюшки. – Узнать надо, как он живет, да что о нем другие говорят. Тогда и решим.
# 6.
Нехватки оказалась хутором едва ли в десяток дворов, стоящим в очень неприметном, уединенном месте. Если бы кто-то из уже знающих эти места бойцов чона, не привели их сюда, они бы никогда не обнаружили хутор. Вот только лес снова, как и многое в этих местах, не понравился Рыжову. Он даже немного пожалел, что оказался тут, ему не хватало степи, ее ветра, дальнего вида и простора. Да, больше всего ему не хватало простора, который бывает над ровной, лишь изредка всхолмленной местностью, покрытой реденькой, выжженной уже к июню травой, которая и называется степью.