Последний раз сторож вернулся из города трезвым и оттого особенно злым. Граф же в тот день вышел на широкое крыльцо особняка, под холодное ноябрьское солнце, и заметил странное: он почти не отбрасывал тени. Стволы обнажённых деревьев, ветви кустов, камни – существование всех этих предметов подтверждалось наличием синеватых заиндевелых теней, резко очерченных, только граф почему-то не вписывался в общую гармоничную картину. Он со страхом подумал о сути сей неожиданной перемены, и вдруг вспомнил, что уже Бог весть сколько времени не прикасался к воде и пище, хотя не испытывал от того решительно никаких неудобств. Он поглядел на фасад своего дома, на огромные тёмные окна, на осыпающийся кирпич щербатых стен и шёпотом сказал себе, что дальше так жить нельзя. А когда вернулся сторож, граф, встретив его на ступенях крыльца, твёрдо посмотрел ему в глаза и произнёс то, что хотел сказать уже давно, да как-то не придавал своему желанию значения: «Вы мне надоели, вы уволены». Сторож – хотя какой он был сторож, просто молодой бездельник – выругался и смахнул с графа шляпу. «Хам», - выговорил граф побелевшими губами и неожиданно для себя самого лёгкой узкой ладонью смазал пощёчину по наглой ухмыляющейся физиономии. От ответного удара он упал спиной на ступени, а что там было дальше, он не помнил.
Таким образом, содержание вчерашнего дня было восстановлено. И действительно: болело темя, и волосы на затылке отвратительно слиплись. Графа всё это нисколько не огорчило, наоборот, порадовало, ибо подтверждало, что всё-таки он не принадлежит к племени призраков: призраки не теряют сознания, ударившись головой о ступени.
Где-то около часа граф мерил шагами гранитные плиты крыльца, доверчиво ожидая, что двери откроются. Ключей у него не было – забрали, пока он лежал без чувств у подножия лестницы. Можно было, конечно, пройти на задний двор и проверить, заперта или нет дверь чёрного хода, но для этого пришлось бы идти через парк, или мимо парка по дороге – ни то, ни другое графа не устраивало. Парковые деревья ненавидели графа, он никогда не решился бы ступить под их сень.
II
II
Когда-то давно, ещё мальчишкой, граф до смерти зарубил отцовской саблей молодую сосенку на главной аллее парка, и с тех пор парковые деревья объявили хозяевам усадьбы войну. К ним было опасно приближаться. Граф знал об этом и не забывал предупреждать об опасности слуг, пока у него ещё были слуги (в один не самый прекрасный день они все дружно покинули дом). Обыкновенно слуги, выслушивая наказ, преданно смотрели бараньими глазами, а когда граф отворачивался, они перемигивались и по очереди крутили пальцем у виска.