Десять лет граф безвыездно провёл в усадьбе среди привычно-подозрительных слуг. Он нисколько не изменился внешне, только глубже стали тени под глазами, а блики в зрачках приобрели необъяснимый красноватый оттенок, что, впрочем, ничуть не портило обычное для его лица выражение кроткой задумчивости. Тем не менее, один из лакеев предусмотрительно приобрёл у заезжего проповедника несколько серебряных распятий особой конструкции (с небольшим лезвием внизу) и раздал всем слугам. Как-то раз лакей забыл такое распятие на подоконнике, а граф, заинтересовавшись, взял его, повертел в руках, поранился о лезвие и, вытирая кровь платком, невинно поинтересовался у лакея, зачем тому нужна такая странная штука. Лакею сделалось стыдно. Он ничего не стал объяснять, но той же ночью запрятал все серебряные распятия на чердаке (там уже было в своё время захоронено множество диковинных вещей, среди всего прочего – сундучок красного дерева с коллекцией ядов, которые прадед графа от нечего делать испытывал на высокопоставленных гостях).
Однажды в усадьбу приехал на разболтанном велосипеде паренёк, за прошедшие годы превратившийся в кадыкастого и застенчивого до нелепости молодого человека, по-прежнему исправно доставлявшего новости далёкого мира, правда, уже с перерывом в полгода. На этот раз почтальон прибыл в неурочное время и привёл за собой осеннюю бурю, которая тяжело обрушилась на усадьбу, едва он, бросив велосипед, взбежал на крыльцо. Сразу вслед за тем по двору прошелестела стая сухих листьев, через мгновение распластавшихся по камням под струями холодного дождя. Почтальон привёз одну-единственную посылку, предназначавшуюся графу. Это был потёртый на углах конверт без обратного адреса. В него некий таинственный осведомитель вложил газетную вырезку с фотографией бывшего губернатора, а ныне государственного министра, вместе с женой и сыном. В полной обрюзгшей министерше граф с трудом узнал ту, от чьей красоты у него некогда кружилась голова, а болезненно тучный ребёнок, страдавший совершенным отсутствием какого-либо выражения на плоском лице, казался скорее вещью, нежели живым человеческим существом.
От газетной вырезки пахло плесенью, хотя бумага была совсем новая. В этом граф усмотрел зловещий укор. Вырезку он сжёг вместе с конвертом в камине, после чего в ознаменование десятилетия своей никчёмности напился, смешав вино с крысиным ядом, а потом его рвало до потери сознания.
Ещё спустя год почтальон добровольцем ушёл на какую-то далёкую войну, и доставлять газеты и письма стало некому. Поначалу граф тоже намеревался уйти на войну, отголоски которой придавали тёмное беспокойство его снам. Его предки считали участие в любой войне делом чести. Но за неимением газет граф понятия не имел, кто с кем и за что воюет, и на чьей стороне справедливость. К тому же графа посетило отвратительное сновидение: будто он в изрешечённом пулями офицерском кителе идёт по изрытому полю, на котором ровными рядами до самого горизонта лежат убитые солдаты. Во сне граф знал, что это его армия, а он – командир, и убитые встанут, когда он им прикажет. Граф проснулся, дрожа от ужаса, с ясным осознанием того, что ни в какой войне ему участвовать нельзя, и про себя поклялся, что никогда его личный кошмар не вольётся в общечеловеческий ужас взаимоистребления.