— Ну, я, право, не знаю… удобно ли… За что такая честь… — смутился Александр Вонифатиевич. Но по его голосу понятно было, что он очень польщен предложением.
— Прошу вас, не думайте об этом даже, — успокоил его Воротынцев. — Доставьте мне удовольствие сделать вам и Надежде Романовне приятное.
Александр Вонифатиевич, как и давеча в буфете, только развел руками, покорствуя желанию Воротынцева.
— Но только, Александр Вонифатиевич, можно мне вас попросить об одном одолжении?..
— Весь к вашим услугам, Артур… — сразу стушевавшись, вымолвил Александр Вонифатиевич.
— Да нет, я не думаю, чтобы вас это затруднило, — поспешил его заверить Воротынцев. — Но видите ли… мне бы хотелось, чтобы гости, а я намерен пригласить и других своих знакомых, чтобы они думали, будто все это устроили вы. Одним словом, будьте там первым лицом и хозяином. Вот, собственно, и вся моя просьба.
Александр Вонифатиевич, подумавший вначале, что просьба Воротынцева будет содержать вполне справедливое желание заручиться и какими-то ответными его подобными обязательствами, совершенно успокоился и даже с удовольствием согласился исполнить все, что от него требуется.
Воротынцев с Вельдбрехтом проводили Александра Вонифатиевича до самой его дачи. Раскланиваясь с ними, он все старался сказать им напоследок что-то особенно уважительное и приятное, и друзьям даже не без труда удалось его спровадить.
— Что ты придумал? — спросил Вельдбрехт, когда они отошли подальше отдачи Фелиции Болеславовны.
Воротынцев улыбнулся и ответил не сразу.
— Скажи, Николай, — начал он издалека, — какого ты мнения о нашем друге?
— Разве тут может быть какое-то особенное мнение? Редкостный чудак этот господин Атсеков.
— Вот именно. А следовательно, не допустить, чтобы умная, красивая барышня была несчастна, это, я бы сказал, даже долг благородных людей.
— Так ты хочешь помешать этой женитьбе?
— Скорее предотвратить ее печальные последствия. И спасти девушку, достойную лучшей участи.
— Понимаю. И пикник ты затеял, чтобы Атсеков предстал перед невестой и прочими жалким человечком?
Воротынцев рассмеялся.
— Николай, — сказал он, — я всегда отдавал должное твоей проницательности, но на этот раз ты сделал неверный вывод, хотя начинал рассуждать правильно. Действительно, пирушка мне нужна. Нужна как средство. Но только Атсекова выставлять в образе жалкого человечка вовсе нет необходимости. Он ведь всегда такой. Это его органический образ. Но, как ни удивительно, такое-то вот его убогое существование и придает ему некоторую привлекательность. Это что-то вроде солдатской шинели Грушницкого. Быть таким, знаешь, незначительным, ничтожным, но в пределах этой ничтожности оставаться благородным. Тут есть за что уважать. И если Надя и не уважает его — впрочем, кто знает, — то уже, во всяком случае, он не противен ей. Я же хочу, чтобы он стал ей именно противен. Отвратителен. А для этого не унижать его надо, не помыкать им прилюдно или скрытно, он тогда только еще выиграет, как всякий гонимый, а напротив, пусть он изображает из себя вельможу, пусть не гонимым он выглядит, а гонителем, и ты увидишь, какое жуткое впечатление это будет производить.
— Артур, скажи по секрету, ты сам имеешь на нее виды? — улыбнулся Вельдбрехт.
— Справедливый вопрос, — ответил Воротынцев. — Действительно, казалось бы, чем еще объяснить всю эту затею? Видишь ли… Надежда Романовна и в самом деле девушка незаурядных достоинств. Возможно, и лучшая из известных мне. И в прошлом году мне было пришла такая идея… Ну, вот то, о чем ты говоришь… Я подумал: а может, пренебречь дядюшкиным наследством и избрать ее в качестве, так сказать… смысла жизни. К тому же и мезальянса бы не выходило — по материнской линии она принадлежит к какому-то знатному польскому роду. Хотя ко всем этим светским причудам я отношусь, как тебе известно, вполне безразлично. Но здесь другое… Я тогда же себе представил, что это была бы за идиллия: отставной, лишенный наследства поручик и его поручица, у которой тоже, как мне рассказывала ее матушка, за душою только что благородные чувства и есть. Согласись, это очень походило бы на нынешний вариант с Вонифатиевичем. Нет, видов ни каких я не имею. Скорее уж развлекаюсь.
— В таком случае позволь присоединиться к твоему развлечению, — бодро сказал Вельдбрехт.
— Конечно. Я и сам хотел тебя попросить подыграть мне. Давай обсудим…
Александр Вонифатиевич принялся основательно готовиться к предстоящему празднеству. Дело-то ведь ответственное. Опять же, гости будут. И ему нужно произвести впечатление достойного избранника несравненной Надежды Романовны. Он долго промучился сомнениями, в шляпе ли ему там следует быть или в картузе, с тростью или без трости, но так ничего и не решил.