По обычаю степей и пустынь, встречный человек должен был остановиться, но этот всадник, не обратив внимания на наших путников, промчался мимо.
— Гонец, — объяснил Ван Дзе-лян. — Он скачет к Лю Ин-сину. Он в два раза быстрее нас совершит этот путь.
…На исходе шестого дня кончилась пустыня. На горизонте в тумане засквозили силуэты домов небольшого города.
Ван Дзе-лян соскочил с коня:
— Отсюда ночью мы пойдем пешком… Ночью нам принесут одежду, и мы станем неузнаваемы.
Что привез гонец
Джамбон никак не мог привыкнуть к отсутствие Ли Чана. Он часто жаловался, как ребенок, растерянно оглядывался по сторонам, точно что-то забыв или потеряв, и Висковский насколько мог старался рассеять грусть и печаль старого ученого.
Ночами Телятников осторожно покидал ущелье и только на заре возвращался к палатке.
На шестой день жизни в ущелье Алмасских гор наших друзей настигло потрясающее несчастье, перед которым все минувшие переживания — нападение фашистских пилотов и похищение Грани — показались им ничтожными.
Удары протяжного гонга раскатами эха пронеслись по ущелью. Со всех сторон сбежались партизаны, на скалу вышел Лю Ин-сйн. Рядом с ним стоял прискакавший гонец.
С почтительным поклоном гонец передал старику тяжелую кожаную сумку.
— Братья, слушайте вести, — провозгласил Лю Ин-син, вынимая из сумки пакеты и свертки бумаг. — Сейчас нам станет известным, что происходит в мире.
Из сумки выпало несколько газет на японском, китайском и английском языках. Подошедший вместе с Джамбоном Висковский поднял газеты и хотел передать их Лю Ин-сину, как вдруг ему показалось, что туман застилает ему глаза. Он покачнулся, приблизил газету к самым глазам и, ошеломленный, схватился за сердце:
— Профессор, смотрите, не сошел ли я с ума?
Джамбон взглянул на газету и вскрикнул. Подбежавший Телятников, не понимая, что случилось, тоже заглянул в газету и, побледнев, во все горло закричал:
— Русалка! Сестра! Граня!
На первой странице газеты был напечатан портрет Грани. В расшитом японском кимоно Граня улыбалась, и над портретом чернели огромные буквы заголовка:
«Она счастлива, что вырвалась от большевиков».
— «…что вырвалась от большевиков»… — прочел Висковский.
— Вы издеваетесь надо мной! — вскрикнул Телятников, вырывая из рук Висковского газету. — Этого не может быть! Но… но… кимоно… Она улыбается!..
Схватившись за голову, Телятников упал на колени. Он смотрел на портрет, переворачивал, теребил газету и скрежетал зубами, беспомощно обращаясь к Висковскому.
— Газета выходит в трех изданиях, — сказал Джамбон. — Смотрите, всюду ее портреты и одна и та же заметка. — И Джамбон прочел: — «Вырвавшаяся из СССР молодая спортсменка Г. Телятникова переживает сейчас самые счастливые часы пребывания за пределами страны большевиков. Стоит взглянуть на портрет, чтобы понять ее искреннюю радость…»
— Довольно! — в ужасе перебил Телятников. — Я не вынесу!.. Граня… неужели это она?
— Да, это ваша сестра, — гневно подтвердил Висковский. — Это она!
В отчаянии Телятников на мельчайшие куски разорвал газету и бессмысленно осмотрелся вокруг.
В суровом молчании стояли партизаны. Они не понимали, но чувствовали, что произошло несчастье.
Закрыв глаза, Телятников согнулся, точно под ударом, но потом, опомнившись, он с трудом поднялся на ноги и, не глядя на геолога, холодно спросил его:
— Я не расслышал: вы, кажется, что-то сказали?
— Я сказал, — ответил Висковский, — что это ваша сестра…
Телятников гордо вскинул голову:
— В таком случае, вы ошибаетесь: я не знаю ее! Подлая предательница не может быть моей сестрой!
— Горе, великое горе! — беспрерывно твердил этот день Джамбон. — Сколько несчастий! Где мой Ли Чан?
Ночью Висковский пришел к твердому решению покинуть ущелье и сообщил об этом Джамбону.
— Но Ли Чан… — простонал ученый. — Как быть?.
— Остается верить ему, он ведь написал…
— Совершенно верно, — согласился Джамбон. Я еще не имел случая разочароваться в верности моего Ли Чана. Да, да мы поедем…
Глубокой ночью Висковский услыхал голос Телятникова.
Невдалеке от палатки кинооператор с кем-то разговаривал.
— Лю, — говорил Телятников, — ты… ты никогда не будешь изменницей… Но она… она! Лю, я сойду с ума!..
Голос Телятникова оборвался, и геолог услыхал тяжелые рыдания.
…На следующий день осунувшиеся, истосковавшиеся путешественники, сообщив Лю Ин-сину о своих намерениях, стали собираться в дорогу.
— Почтеннейший Лю Ин-син, — отведя вождя партизан в сторону, робко сказал Джамбон, — вспомни;, я просил тебя разыскать мне таинственных…
— То, что обещал Лю Ин-син, нерушимо, как камни гор… Позовите Хэ Мо-чана, — ударив в ладоши, сказал старик.
Немедленно на его зов явился древний Хэ Мо-чан, которого ученый видел в первый день прибытия в ущелье.
— Хэ Мо-чан, — с необыкновенным уважением произнес Лю Ин-син, — ему сто сорок лет. Он дед наших дедов. Он знает все тайны гор, он провел нас в эти недоступные ущелья. Ему известны все тайны, — повторил Лю Ин-син и, возвысив голос, обратился к старику: — Хэ Мо-чан! Настал час, ты проведешь ученого в Долину Смерти и Пещеру Снов.
— Син. Повинуюсь, — сказал Хэ Мо-чан. Ноги его дрожали в мохнатых сапогах из волчьего меха.
Джамбон, казавшийся подростком в сравнении со стариком, взяв под руку «деда дедов», удалился с ним по тропе.
Два или три часа отсутствовал ученый. Вернувшись один, без Хэ Мо-чана, он прямо прошел к Висковскому.
— Не волнуйтесь, мой друг, — задыхаясь, промолвил он, вынимая из внутреннего кармана пиджака хрупкий, точно фарфоровый, свиток. — Поддержи и меня, я теряю силы… Когда мы выберемся отсюда… Я дал клятву… Только тогда я смогу рассказать вам… Висковский, мой дорогой юный друг, в наших руках тайна алмасов…
В полдень Лю Ин-син приказал ударить в гонг. Опять собрался весь народ, и предводитель партизан объявил:
— Братья, прощайтесь. Высокие гости наши, увы, не могут более оставаться в ущелье. Завтра мы выступаем в поход. Пора снаряжаться, и сейчас как раз время проводить их в путь. Не беспокойтесь, — сообщил он Висковскому, — машина, на которой вы счастливо прибыли к нам, приготовлена. Два, автомобиля японцев, подбитых нами, были нагружены большим запасом бензина. Все в вашем распоряжении, все перенесено в вашу машину. Бочки наполнены водой.
Под грохот барабанов, как на параде, выстроились партизаны, и четверо друзей попрощались с обитателями Алмасских гор.
— Я должен просить прощенья, — застенчиво, но твердо сказал Лю Ин-син, — глубокие обстоятельства вынуждают… Придется завязать вам глаза…
Туго завязан черный платок, и снова, как ночью, под ногами колышется плетеный мост. Висковский поднимается по веревочной лестнице, ползет по обрыву. Постепенно затихает шум потока, легкий ветер повеял в лицо. Песок.
— Я не беру с вас слова, — пожал ему руку Лю Ин-син, — вы откроете глаза через полчаса. Прощайте… Вы скоро услышите о нас.
Когда Висковский снял повязку, никого из партизан уже не было, и в сыпучих песках потонули, пропали следы.
— В путь, в путь, — заторопил Джамбон, — домой! У меня большая работа. Дни и ночи отныне я стану расшифровывать древние рукописи. Бедные наши друзья, — сконфузился профессор, перехватив: взгляд Висковского, — как тяжело расставаться с ними!..
— Следовало бы чем-нибудь отблагодарить товарищей, — предложил Телятников. — Съемку сорвали, но они отличные ребята! Оставим им эти мешки, — указал он на имущество немецких пилотов.