Журавля Виталька посадил в сарай. Насыпал ему зерна.
Он уже сожалел, что подстрелил эту птицу.
Вечером пришёл с работы отец. Дорогой ему, как видно, кто-то сказал, что Виталька подстрелил журавля.
– Неужто влёт сбил? – спросил он.
Виталька кивнул.
– Силён. Никогда не ел журавлиного мяса?
– Не-ет…
– Мать изжарит. Дедушка, помню, как-то раз тоже убил журавля. Тебя тогда ещё и на свете не было.
– Папа, пусть он живёт, – попросил Виталька. – Может, крыло заживёт, отпустим…
– Вот дурачок. Да в нём мяса на неделю. И суп и жаркое. А прирежу его я сам по всем правилам.
Виталька понимал, что отец прав. Но отчего-то было тягостно и тоскливо.
Уснул он поздно. И во сне видел, как раненый журавль колотил огромным крылом. Как звуки колокольчиков, долетали до его слуха журавлиные крики. В какие страны они летели? Через какие моря понесли бы этого журавля огромные крылья?
Рано утром прибежала Анжелика.
– Виталик, покажи журавлика, – попросила она.
– Пойдём. – Виталька взял ключ, но сарай не был заперт на замок. Виталька осторожно приоткрыл дверь.
Журавль лежал, подвернув крыло, с перерезанным горлом, возле него была нетронутая горка зерна.
Анжелика долго смотрела на мёртвую птицу, потом повернулась и молча пошла домой.
3
Зимой Рэму исполнилось десять месяцев. Он вырос и окреп. В глазах его не осталось щенячьего добродушия, они смотрели злобно и настороженно. Каждый день пёс провожал Витальку в школу и приходил встречать. Он терпеливо сидел у ворот школы, огромный, лохматый, неприступный. Собаки после нескольких драк трусливо обходили его. Медвежий рёв и волчьи клыки Рэма отпугивали каждого, кто отваживался поближе подойти к нему.
Однажды Виталька после уроков подошёл к Рэму, ждавшему его возле ворот, и увидел на снегу кусок колбасы. Рэм не тронул её. Виталька давно уже приучил собаку не брать пищу из чужих рук и не удивился. Но что-то заставило его поднять колбасу. Он осмотрел её, переломил. В колбасе было несколько тонких швейных иголок.
«Жора», – сразу догадался Виталька.
Застёгивая на ходу пальто, из школы выбежал председатель совета отряда Вадик Скопин.
Виталька остановил его и показал ему иголки.
– Ух ты! – Вадик даже присвистнул. – Кто же это?
– А ты не догадываешься? Иванов, кто ещё? Его сегодня не было в школе.
– Слушай, Виталька, – Вадик потащил Витальку за рукав, – надо его обсудить.
– Сколько можно обсуждать? – махнул рукой Виталька. – Надо вытолкать в шею из класса и больше не пускать.
– Дело… Пошли в школу, пока ребята не разбежались.
На другой день, как только Жора вошёл в класс, Виталька подошёл к нему и сунул под нос колбасу, утыканную иголками.
– А ну отойди, – тихо сказал Жора. Он давно уже разговаривал со всеми тихо и спокойно, но смотрел при этом так, что перед ним расступались.
– Ладно, давай проваливай из класса, – так же спокойно ответил Виталька.
– Чё? – насмешливо сморщил лицо Жора.
– Проваливай, говорю, из класса.
Жора с улыбкой потянулся пятернёй к лицу Витальки. Но в ту же минуту его подхватили и, раскачав, выбросили из класса. Жора ударился головой о дверной косяк и тяжело грохнулся на пол.
– Зайдёшь, будет хуже! – крикнул Вадик, закрывая дверь.
Но Жора вошёл вместе с учительницей.
– Анна Петровна, – сказал Вадик, – разрешите нам выполнить одно поручение совета отряда?
И прежде чем учительница успела ответить, Жору подхватили и снова выбросили из класса. В дверную ручку заложили заранее приготовленную палку.
Учительница смотрела на ребят и не в силах была произнести ни слова.
На педсовет вызвали весь класс. Ребят поставили в две шеренги вдоль стены.
Директор некоторое время ходил возле стола, заложив за спину руки, потом заговорил:
– Мне известны, дорогие юноши, ваши благородные побуждения. – Но… – он по привычке на этом своём «но» сделал паузу и, глядя вниз, продолжал: – по-видимому, в комсомол вас в этом году принимать не станем. Выгонять кого бы то ни было вам никто не давал права, тем более в присутствии учителя. Понимаете, это не входит в ваши полномочия. И следовательно, это можно расценивать лишь как хулиганство. Я не понимаю, как мог сделать такое лучший в школе класс.
– Это Бардашов и Скопин, – сказал Бульонов. – Я Иванова не выгонял, я сидел за своей партой.
– Правда, Лев Романович, – сказал Вадик Скопин, – Бульонова вы можете принять в комсомол, он ничего такого не сделал. Почему из-за нас должен страдать примерный мальчик?
– Вас никто не просил высовываться, – раздражённо оборвал его директор. – Дискуссию я открывать не намерен.
– А почему? – спросил звонкий и дерзкий голос.
– Кто это сказал? – повернулся на голос директор.
– Я. – Из строя вышел Игорь Филиппов.
Учителя зашевелились. Директор некоторое время в упор смотрел на Игоря, потом снова принялся ходить по учительской, поскрипывая протезом.
– Ну хорошо. Что ты намерен сказать?
– Дрянь надо выбрасывать, Лев Романович, как гнилую картошку.
– Куда выбрасывать? Гнилую картошку – это ясно, а человека?
Игорь растерялся от такого вопроса.
– Вот видишь, – сухо улыбнулся ему директор. – Вы решили быть умнее всех, но… решить – это ещё не значит быть. Стань на своё место.
Красный от смущения Игорь вернулся в свой ряд.
Из-за стола встал учитель естествознания Горшков, желчный худой старик, прозванный ребятами «пенсионером». Горшков без конца повторял, что скоро уйдёт на пенсию и избавится, наконец, от «теперешних буйных учеников». Ребята его не любили и, действительно, баловались на уроках естествознания.
– Сегодня вы выбросили из класса Иванова, – начал он, – завтра выбросите Сидорова, послезавтра Петрова… А дальше что? Допустим, Иванов вам чем-то не нравится. Так что же… применять к нему самосуд? Потом вам не понравится какой-то учитель. Стало быть, вы и его выбросите из класса? Не-ет, так дело не пойдёт. Зачинщиков надо наказать. И наказать строго. У нас в школе ещё не было такого, чтобы кого-то выбрасывали из класса в присутствии учителя.
Анна Петровна сидела за столом и в раздумье чертила какие-то завитушки на чистом листе бумаги.
– Случай настолько необычный, – сказала она, когда умолк Горшков, – что я даже и не знаю, как его воспринимать. Я очень люблю свой класс и очень горжусь тем, что он лучший по успеваемости и дисциплине. Никогда до этого ребята не позволяли по отношению ко мне никакой грубости, никакой бестактности, и если они сейчас совершили такой поступок, то, по-видимому, была причина… Конечно, я их не собираюсь оправдывать, но… Понимаете, мальчики, вы сделали что-то не то… Совсем не то, что надо было сделать. Иванов, выйди-ка сюда. Где ты там прячешься? – попросила она.
Иванов, аккуратно причёсанный, в новом костюме и новых туфлях, вышел на середину учительской.
– За что они тебя выбросили из класса? – спросила Анна Петровна.
– Я вошёл… Я только вошёл в класс, а они меня и выбросили.
– Знаешь, это звучит несколько странно: «Меня выбросили». Что ты – мешок? Чем ты им так не понравился, что они тебя «выбросили»?
– Не знаю.
– Не знаешь? И не задумывался над этим? Молчишь? Признаться, мне стало жутко, когда ребята сказали, что ты начинил иголками кусок колбасы и бросил его собаке Бардашова. Так подло, так жестоко убить это прекрасное животное…
– Да не бросал я ей никакой колбасы. Видел, что ли, кто-то? – с вызовом крикнул Жора.
– Не знаю. Но все решили, что это сделал ты. Этот факт что-то значит… До сих пор твои пакости были более мелкими, и тебе казалось, что все их прощают. Если это сделал не ты, то тем хуже для тебя.
В этот день Виталька как-то по-другому увидел учителей и понял, что они тоже разные люди. И не только ученики зависели от них, но и они зависели от учеников. Ему казалось раньше, что Анна Петровна даже и не знает, что у него есть собака, а она не только знает, но и восхищается ею. Он понял, что учителя сами не знают, куда им деваться с этим Жорой. И правда, не выкинешь же его, как гнилую картошку, на помойку. Он человек, и человек никому не нужный, скверный и опасный. Его пытались перевоспитать, сделать другим… Только всё это зря. А что ещё с ним делать? Кончит он школу. Дотянут ведь за уши до десятого класса. И поползёт гад по земле жалить и кусать всех подряд. Он такой, какой есть, и не может быть другим.