– Они распадались на водород и кислород… – неуверенно ответил Виталька.
– Молодец!
– Как просто оказывается… – обрадовался Виталька.
– М-м… Я бы не сказал. Дело в том, что диссоциированные атомы кислорода постепенно накапливались в атмосфере и образовали экран, который стал поглощать ультрафиолетовый свет. Стало быть, процесс образования свободного кислорода прекратился. В такой среде жизнь не могла бы достичь сложных форм. Кислорода было мало, а солнечная радиация с губительной силой продолжала обрушиваться на Землю. Попробуй-ка теперь сказать, что было дальше. Как всё-таки возникла жизнь?
Виталька задумался.
– Если появился экран из этих дис…
– Диссоциированных, – подсказал Леня,
– …диссоциированных атомов кислорода, – продолжал Виталька, – то в атмосфере Земли содержание кислорода стало постоянным. И появились одноклеточные.
– А радиация? – прищурился профессор.
– Радиация солнца уничтожала всё на Земле, но глубоко под водой ведь могла появиться жизнь.
– Молодец, – опять похвалил профессор.
Все с любопытством смотрели на Витальку, словно он только что появился здесь.
Николай, увидев, что Виталька прямо-таки сияет от удовольствия, выключил транзистор и сказал:
– Всё сказанное тобой доказывает лишь, что ты не идиот. Но жизнь появилась не глубоко под водой. Море, как видно, всё-таки не было колыбелью жизни. Волны и течения либо выносили бы примитивные организмы на поверхность, где их встречала бы гибельная радиация солнца, либо увлекали бы их в пучину, куда не проникал живительный свет. В твоём объяснении есть зерно, но от истины ты далёк, как одноклеточное от обезьяны.
Виталька уже было развесил уши, но Николай замолчал так же внезапно, как и заговорил.
– Ну… – нетерпеливо заерзал Виталька.
Николай включил транзистор. Виталька ненавидел эту штуку. Транзистор включали именно тогда, когда это было меньше всего кстати.
– Ну-ка, выдай чего-нибудь, – попросил Витальку Матвей.
– Выдай сам, – огрызнулся Виталька.
Дело в том, что он уже наловчился танцевать твист с Эллочкой.
– А знаешь, в детстве, в твоём возрасте, – лениво продолжал Матвей, – я мечтал стать клоуном.
– Ну и зря не стал.
– Ты прав. По крайней мере клоун в состоянии добиться хоть чего-то, хоть какого-то успеха, в состоянии найти что-нибудь новое. Например, вмонтировать в башку какую-нибудь погремушку и будто бы нечаянно натыкаться на столб. То-то смеху было бы.
Николай хмуро посмотрел на Матвея и продолжал крутить рукоятку транзистора.
– Если к науке будешь относиться чересчур серьёзно, – продолжал Матвей, – на тебя станут глядеть как на клоуна. Уловил основную мысль?
– Уловил. – Виталька отвернулся от него.
– Не сердись. Ты ещё не общипанный. Пуху ещё на тебе много. Я имею в виду жёлтый пух. От тебя ещё за версту несёт пелёнкой. Знаешь, я не люблю этаких серьёзных мальчиков, будущих мыслителей, которые в школе блещут умом, а после – глупостью. Вникни, что есть огородное пугало… Это плохо одетый учёный. Один мыслитель даже сказал: «Народное благосостояние возрастёт настолько, что огородные пугала будут одеты с иголочки».
– Виталик, – вмешалась в разговор Эллочка, – не было ничего такого. Никто этого не говорил. Это он сам всё сейчас выдумал, чтобы подразнить тебя. Он с детства помешан на такой игре – дразнилка называется. Сначала показывал язык старшим. А вырос и решил, что теперь пришло время младшим показывать язык.
Тем временем Николай поймал скрипичный концерт и сидел слушал, не обращая внимания на разговор.
Матвей и Лёня скрутили по цигарке. В посёлке не было сигарет, и они пристрастились к махорке. Сперва курили её, выпучив глаза и раздирая руками грудь от кашля, потом привыкли. Цигарки скручивали с застывшими блаженными лицами.
Когда Матвей пустил струю махорочного дыма на Николая, тот запустил в него подвернувшейся под руку хлебной коркой. Корка угодила в цигарку, горящий табак посыпался Матвею за рубашку. Тот вскочил и с перекошенным от боли лицом принялся лихорадочно шарить где-то за шиворотом.
– В штанах, в штанах ищи, – равнодушно сказал Николай. – Жжение – вещь обманчивая. Кажется, печёт в одном месте, но если вдуматься…
Матвей бросился на него. Был он на голову выше Николая и раза в два тяжелее.
Витальку поразило, как легко Николай поднял Матвея, захватив его каким-то особым способом, положил, как мешок, к себе на плечи и начал крутить. Крутил он его до тех пор, пока Лёня не торопясь докурил и затоптал свою цигарку. Потом поставил на ноги. Ноги Матвея подогнулись, и он, как ватный, повалился на землю. При этом смотрел он так, как будто хотел проснуться и не мог. Потом его начало рвать. Николай оттащил его в сторону и свалил где-то в кустах.
Вернувшись к костру, Николай включил транзистор.
Виталька бросился к Матвею. Собака, наблюдавшая за всем происходившим, побежала за ним.
Матвей катался по траве и глухо утробно стонал.
– Брось, – крикнул Николай, – сознание к нему ещё долго не возвратится, потому что оно возвращается спиралью.
Виталька побежал к озеру за водой и услышал, как Эллочка спросила:
– Не слишком ли?
– Нет, это минимальная доза для начинающих, – ответил Николай. – Центрифуга – совсем другое дело.
«При чём тут центрифуга? – подумал Виталька. – Кто он такой?»
Когда Виталька вернулся к Матвею, тот уже не катался, а судорожно корчился, лёжа на месте. Его снова стошнило. Виталька вылил ему на голову воду из маленькой пластмассовой канистры.
Матвей вскочил, стал, широко расставив дрожащие ноги, и зло вырвал из рук Витальки канистру.
В тот же миг раздался глухой угрожающий рёв собаки, и Матвей застыл на месте. Рэм уже приготовился к прыжку, уши его были прижаты к голове, клыки оскалены до самых дёсен.
Вечер был холодный и тихий. Грелись у костра.
На Витальку профессор силой натянул свой пуховый альпинистский свитер. Сам сидел, закутавшись в плащ.
Матвей угрюмо сопел, забившись в спальный мешок.
Виталька закатал рукава свитера и протянул ладони к огню, к багровому в сиреневых сумерках свету.
– Кто знает, – взглянув на него, сказал Лёня, – чем вызвано поклонение человеку? Я сейчас посмотрел на Витальку и понял, что нет ничего естественнее поклонения огню. Огонь стал удовольствием. Человек поклоняется удовольствию. А что есть разрушение веры? Это лишь отступничество и уход к иным божествам. Вспомните, чему поклонялись эллины. А ведь я этому же поклоняюсь – величию и красоте человека.
– И поэтому ты изучаешь птиц? – улыбнулся Николай.
– Да. По-видимому, любые профессии, связанные с человеком, мешают этому.
– Какие, например?
– Историк, врач, юрист…
Профессор, неподвижно смотревший на огонь, внезапно оживился.
– Однако это любопытно, – сказал он. – Никогда не задумывался, что я тоже поклоняюсь эллинским богам, поклоняюсь совершенству и гармонии. Вера эллинов была непринуждённой, она ничего не навязывала человеку, не принуждала его идти против своих номинальных человеческих побуждений. И в этом смысле они поклонялись своему удовольствию. Христианство внесло в человека культ мелочей, культ скорби и ненависти к удовольствию. Его вторжение в человека глубже, чем принято считать. По-видимому, мы и сейчас испытываем на себе его злую силу, хотя даже не подозреваем об этом.