— Уйдем отсюда, — сказала Христина. — Коли хотите, смейтесь надо мной, но я всегда боялась этого ужасного места. У меня тут сердце сжимается. Я думаю, что моя собственная отверстая могила не так ужасала бы меня. Уйдем отсюда, пойдем к развалинам.
Все пошли молча к старому замку и несколько минут спустя были среди остатков того, что когда-то носило название Эбербахского замка. Днем эти развалины представились в такой же мере веселыми и живописными, в какой ночью они казались унылыми и странными. Роскошная густая зелень и бесчисленные цветы покрывали развалины, восхищая глаз и ароматизируя воздух. Плющ, словно нитями, сшивал громадные щели, либо вился по кустам и плетям одичавшего винограда, повсюду на ветвях виднелись птичьи гнезда и слышалось пение птиц, а внизу, в той стороне, где лошадь Самуила сделала свой страшный поворот над бездной, виднелся сверкавший на солнце Неккар, тянувшийся бесконечной лентой на плодородной долине.
Юлиус замечтался перед этим величественным зрелищем. Самуил отвел пастора к разрушенной двери, покрытой остатками гербов, и просил его рассказать историю древних графов Эбербах.
Христина спросила у Юлиуса:
— О чем вы задумались?
Движение, которое сделала молодая девушка, чтобы отдернуть его от пропасти, внушило Юлиусу некоторую смелость.
— О чем я думаю? — переспросил он. — О, Христина, вы сейчас говорили там, у пропасти, что в ней таится несчастье. А я теперь, стоя перед этими развалинами, думаю: здесь таится счастье. О, Христина, если бы кто-нибудь отстроил этот замок, восстановил его в прежнем величии и великолепии и жил бы в нем, заключив свое будущее в этом прошедшем, как бы для того, чтобы его охранить и облагородить, жил бы тут в этом одиночестве, имея перед глазами это чудное зрелище, рядом с чистой, молодой сердцем и годами женщиной, сотканной из росы и света! О, Христина, выслушайте меня…
Сама не зная почему, Христина была глубоко растрогана. Слезы выступили у нее на глазах, хотя едва ли когда-нибудь в жизни она чувствовала себя счастливее.
— Выслушайте меня, — продолжал Юлиус. — Я обязан вам жизнью. Это не пустые слова, это действительно так. У меня суеверное сердце. Во время дуэли был момент, когда конец шпаги моего противника касался моей груди. Я сознавал свою гибель. Но в эту минуту я думал о вас. Моя душа произнесла ваше имя, и шпага противника только слегка оцарапала меня. Я глубоко уверен, что в эту самую минуту вы молились обо мне.
— В котором часу? — спросила Христина.
— В одиннадцать часов.
— О, в самом деле я в то время молилась! — наивно призналась девушка в радостном изумлении.
— Я так и знал. Но это еще не все. На втором круге дуэли, я вновь был тронут шпагой противника и был бы, наверное, убит, если бы она не наткнулась на шелковую подушечку, в которой было, угадайте что? Тот самый цветок, который вы мне тогда дали.
— В самом деле? О, Пресвятая Дева, благодарю тебя! — вскричала Христина.
— Так вот, видите ли, Христина, — продолжал Юлиус, — если вы решились молиться за меня, и если ваша молитва была услышана, значит, моя жизнь не пройдет напрасно, значит, я еще годен и нужен на что-нибудь. Ах, если бы вы пожелали…
Христина вся трепетала и ничего не ответила.
— Скажите одно слово, — продолжал Юлиус, смотря на нее пламенным и нежным взглядом, — или не говорите ничего, а только сделайте какой-нибудь знак, чтобы я мог видеть, что мои слова не оскорбляют вас, что вы не отталкиваете этой мечты жить вдвоем среди этой прекрасной природы, не имея около никого другого, кроме вашего отца.
— Как, никого другого, даже и Самуила? — внезапно раздался позади них иронический возглас.
Это был Самуил, который удалился от пастора и слышал последние слова Юлиуса.
Христина покраснела. Юлиус, страшно рассерженный на Самуила, так бесцеремонно вторгнувшегося в его разговор с Христиной, быстро обернулся. Но в ту минуту, как он уже был готов обратиться к своему другу с резким словом, к ним подошел пастор. Самуил быстро прошептал на ухо Юлиусу:
— Разве лучше было бы, если бы отец застал тебя за такими разговорами с дочкой?
Тронулись в обратный путь.
Все шли вместе. Христина избегала Юлиуса, и Юлиус тоже отстранился от нее. Он жаждал услышать ее ответ и в то же время боялся его.
По дороге им встретились четыре или пять коз, которые при виде их разбежались.
— Это козы нашей Гретхен, — сказала Христина. — Значит, сама пастушка где-нибудь тут же.
В самом деле, Гретхен скоро появилась перед путниками. Она уже успела переодеться в свое обычное платье, которое придавало ей особую дикую грацию, и в котором она чувствовала себя совершенно свободной. Она сидела на горке.