– Генри, – прошептала она, – ты даже себя не способен защитить.
Он так и не увидел, куда она спрятала лезвие, оно просто исчезло. Он посмотрел ей в глаза. Глаза у Терезы были большие, темные, теплые.
– Видишь ли, Генри, – сказала она нежно, – если я не сообщу кое-кому о своем затруднительном положении, я и месяца здесь не протяну. А мой сын окажется в приюте. А вот этого я допустить не могу. Понял?
Он кивнул. Тереза продолжала стирать кровь с его уха. К своему стыду и изумлению, он почувствовал, что опять ее хочет. И Генри Эймс из Окалы, штат Флорида, сын фермера, спросил у заключенной номер 4773, кому она хочет передать несколько слов.
– Поезжай в Тампу, в главный офис «Сахар Суареса» на Говард-авеню, иди к вице-президенту компании Джозефу Коглину и скажи, что мне необходимо с ним увидеться. Объясни, что речь идет о жизни и смерти. Его и моей.
– Я способен тебя защитить.
Генри и сам слышал отчаяние в своем голосе, но все равно хотел, чтобы она поверила ему.
Тереза вернула ему носовой платок. Еще немного посмотрела на него.
– Как мило, – сказала она. – Так запомни: Тампа, Говард-авеню, «Сахар Суареса». Джо Коглин.
Глава вторая
Рысак
Пятница была у Генри Эймса законным выходным, и потому в четверг вечером, как только закончилось его дежурство, он сел за руль и отправился в Тампу. За несколько часов ночной поездки у него было предостаточно времени, чтобы поразмыслить о своих грехах. Его мать и отца, которые были настолько высокоморальными, насколько вообще могут быть существа без крыльев, хватил бы удар, узнай они, что их старший сын прелюбодействовал с убийцей, находившейся под его опекой. И если другие охранники сделали вид, будто в упор не видят, что между ним и заключенной номер 4773 что-то есть, то лишь потому, что у них у самих совесть нечиста и занимаются они тем же, если не хуже, и так же нарушают закон. И как подозревал Генри Эймс, закон не только людской, но и Божий.
И все-таки…
И все-таки…
С какой радостью он прокрадывался в ее камеру после каждой смены на прошедшей неделе, и она принимала его.
Вообще-то, Генри ухаживал за Ребеккой Холиншед, дочерью врача из Лейк-Батлера, городка, где жил Генри, расположенного в двенадцати милях к западу от тюрьмы. К этим ухаживаниям его подтолкнула тетушка, которая тоже жила в Лейк-Батлере и которой ее сестра, мать Генри, поручила приглядывать за сыном. Ребекка Холиншед была хорошенькой блондинкой, с кожей такой белой, словно ее нарочно отбеливали. Она заявила Генри своим милым голоском, что человек, за которого она выйдет замуж, должен обладать амбициями, а не довольствоваться должностью охранника, стерегущего каких-то мерзких теток, у которых напрочь отсутствует моральное начало, как у мерзких шимпанзе. Ребекка Холиншед вообще часто употребляла слово «мерзкий», и всегда так тихо, словно не решалась его произнести. А еще она никогда не смотрела Генри в глаза – ни разу за все время их знакомства. Если бы кто-нибудь понаблюдал за их прогулками ранними вечерами, то наверняка пришел бы к ошибочному убеждению, что Ребекка общается не с Генри, а с дорогой, крыльцом и окрестными деревьями.
Потому Генри, желая доказать, что амбиции у него имеются, записался на вечерние курсы по уголовному праву, для чего съездил в Гейнсвилл. И в свободные вечера, вместо того чтобы пропустить кружку-другую пива с другими охранниками в закусочной «У Дикки», постирать или, прости господи, просто отдохнуть, Генри тратил по полтора часа на дорогу туда и обратно, чтобы, изнемогая от духоты в маленькой аудитории на задах университетского кампуса, слушать профессора Бликса, пьяницу, лишенного адвокатской лицензии, и пытаться запомнить, что такое «введение в заблуждение» и «ходатайство» о вызове свидетеля.
Впрочем, Генри и сам понимал, что делает это для своего же блага. Понимал и то, что Ребекка – подходящая для него партия. Из нее получится хорошая мать. Генри надеялся, что в один прекрасный день она даже, наверное, позволит себя поцеловать.
А вот заключенная номер 4773 уже целовала Генри Эймса много раз и во все места. Она рассказывала ему о своем сыне Питере, о том, что мечтает вернуться к нему через пять лет и, может быть, уедет с мальчиком на свою родину, в Италию, если только закончится эта война и Муссолини с его чернорубашечниками не будет у власти. Генри понимал, что она его использует, – он пусть простой парень, но не дурак, – однако она использовала его, чтобы обезопасить себя и ребенка, а в этом нет ничего плохого. И не требовала от него, чтобы он стал тем, кем быть не хотел, – адвокатом, – она просто попросила его о помощи, чтобы спасти свою жизнь.