Конрад выбежал на лестницу, едва не столкнув со ступеней старуху, поднимавшуюся ему навстречу. Он попытался проскочить мимо неё, но она схватила его за рукав и удержала.
— В чём дело? — строго спросила мать Хооге. — Куда ты бежишь?
— Домой, к Ферраре, — с яростью ответил Конрад. — Хоть он и не родной мой отец, но он не позволяет своим слугам хамить мне!
Женщина взглянула вверх и укоризненно покачала головой. Наверху захлопнулась дверь. Ибрагим предпочёл скрыться с глаз хозяйки дома.
— Хорошо, уходи, — старуха вынула из судорожно сжатых пальцев гостя маленький серебряный кувшин, которым он разбил нос алжирскому мальчишке, — только эта вещь должна остаться здесь.
Конрад с недоумением взглянул на кувшин и невольно рассмеялся. "Опять спёр чашку!" — вспомнил он Дингера.
— Пойдём со мной, — сказала хозяйка, пригладив взъерошенные волосы мальчика. — Ох уж этот Альфред! Как можно было оставить тебя наедине с Корнелисом? Он же просто дикий зверёк, не поддающийся никакому воспитанию!
— Так его настоящее имя Корнелис?
— Разумеется. Не могли же мы допустить, чтобы ребёнок, живущий в нашем доме, остался язычником! Мы окрестили его сразу, как только он поселился у нас, но этот варвар упорно не желает откликаться на своё христианское имя, и Альфред легкомысленно потакает ему, продолжая называть его Ибрагимом.
Хозяйка привела Конрада в большую темноватую, но очень чистую и аккуратную комнату, обставленную немного старомодно. Старуха величественно опустилась в кресло и милостиво взглянула на гостя.
— Ты можешь называть меня фрау Хооге. Мой сын не соизволил представить тебя своим собственным родителям, которым принадлежит этот дом. Как твоё имя, дитя?
Конрад представился как фон Вальтер, а не как фон Норденфельд.
— Мои родители умерли, и господин Феррара взял меня на воспитание, — дерзко солгал он, уверенный, что Альфред Хооге не собирается посвящать своих домочадцев в его подлинную историю.
— Феррара не слишком богат, — заметила хозяйка дома. — То, что он принял сироту, зачтётся ему на небесах, если только это не какое-нибудь новое мошенничество. Ты знаешь, что о твоём приёмном отце говорят много плохого?
Конрад с наивным видом покачал головой.
— Думаю, тебе следует знать, что когда ему угрожает опасность, он весьма легко меняет одну веру на другую. В своё время он был католиком, потом — магометанином, теперь он кальвинист…
Старуха умолкла, видимо устав от затянувшейся беседы.
— Я могу уйти? — спросил Конрад. — Мне нужно вернуться домой.
Фрау Хооге не ответила.
— Что у тебя произошло с Корнелисом? Ты его ударил?
— Да, но сначала он ударил меня.
— За что?
— Я попросил его принести мне воды, но он почему-то рассердился…
— Зачем тебе понадобилась вода?
— Пить. Дома у меня в комнате всегда стоит графин с водой.
— Это не обязательная вещь, — сказала старуха. — Подай-ка мне вон тот свисток.
Вызвав служанку, она приказала ей отвести мальчика на кухню, дать ему напиться, а затем привести назад.
Обратно он шёл, как на допрос, моля потусторонние силы, чтобы старуха поскорее утратила к нему интерес и позволила вернуться в отведённую ему комнату, и чтобы там не было Ибрагима. К счастью, фрау Хооге надоело общество воспитанника Феррары.
— Если тебе что-то понадобится, — сказала она, — не поленись спуститься на кухню и спросить Марту, но без толку по дому не разгуливай и ничего не трогай без разрешения. Когда мы сядем обедать, тебя позовут за стол. Иди.
— А Корнелис? — нерешительно спросил Конрад.
— Он тебя больше не тронет.
В комнате Ибрагима уже не было, но закрыв за собой дверь, гость не почувствовал себя в безопасности. Он не имел возможности запереться, и в любой момент к нему мог заглянуть кто угодно. Тишина в доме отнюдь не настраивала на мирный лад, скорее настораживала, заставляя напряжённо вслушиваться в каждый шорох. Утешая себя слабой надеждой на то, что Хооге скоро вернётся, Конрад достал из свёртка с одеждой листы своего дневника. Последнюю запись он сделал на "Вереске" перед тем как сойти на берег. Она была короткой: "Слава Богу, мы в Амстердаме!"