Мальчик соскочил с подоконника и стал ходить по кабинетику взад-вперед. Старые половицы скрипели. Походив с минуту, Каборга уселся за столик, подумал, открыл верхний ящик. Там лежала записка, которую пару недель назад ему подбросил замковый маг, Магистр. Каборга снова развернул ее, в сотый раз пытаясь вникнуть в витиеватости текста и почерка:
«Мой мальчик. Я уже стар. Меня уже не интересуют заклятья и заклинания. Я устроил в Замке все что нужно, чтобы ты мог спокойно хозяйствовать. У тебя есть Хрустальное зеркало, у тебя есть Черная сфера, у тебя есть еще кое-что — всего этого тебе хватит. А я уже стар. Я потерял интерес к преодолению чисто технических трудностей, что характерно для магов более молодого возраста. Я уже ощутил всю условность „строгого ремесла” и любого „прикладного знания”. Меня все больше тянет к собственно содержательному естествознанию. Так, вероятно, происходит со всеми стареющими волшебниками, у которых пропадает спортивный азарт, уступая место стремлению к „сути вещей”, обретению ясности, к углубленному проникновению во что-то, по-настоящему непонятное и лежащее на грани логического и чувственного. Я ищу Чистого Знания».
— И какой же мне ход после всего этого-то придумать? — застонал мальчик, обхватив руками лохматую голову, которая последние полчаса так гудела, будто ее засунули в колокол. — Как же мне теперь, во имя этого самого Чистого Знания, запустить Хрустальное зеркало? Чтобы нас не покрошили в мелкие крошки? Как с него хотя бы чехол снять, а? Хотя бы показать этому ужасному злодею, Шара который, что у нас тоже Хрустальное зеркало есть. Что мы тут не такая деревня. Что нас так запросто не завоюешь и не искрошишь, что еще попыхтеть придется. Может быть, он и повременит пока нас резать на свои обрезки. А Черная сфера? Даже если я и найду ее там, где-то в подвалах, кто поручится, что она запустится? Кто поручится, что она вообще работает? Вообще, что это за сфера еще такая? Почему черная? Ну, старик, я бы тебя самого за эту самую грань, логического и чувственного то есть, заткнул бы сейчас. Ты хоть бы разок заикнулся за все это время. Помогают ли Черные сферы, когда тебя едут крошить и резать. В обрезки и крошки!
И мальчик снова устремился на подоконник, и сидел там до тех пор пока стало темнеть.
Наступал замечательный тихий вечер. Восточное небо уже темнело, становилось холодно-глубоким, отчеркивая сияние предзакатного солнца на снежных пиках. Ветерок, который задувал в окно, студенел. Каборга поежился. Долины предгорий вязли в осенней дымке. Лес вдалеке был тронут желтыми красками. Какие-то хриплые птицы кричали, и звонкий звук доскакивал издалека — такой же холодный и свежий, как воздух осеннего вечера.
Тогда Каборга слез с подоконника. Маясь, подошел к столу и открыл нижний ящик. Тут у него лежала большущая книга, заложенная многочисленными закладками. Он выложил ее на заляпанную чернилами столешницу и стал копаться.
— Во-о-от... Вот оно.
Он раскрыл книгу на нужной странице и стал читать, старательно бормоча непонятные наименования. Прочитав несколько строк, он утомился, встал, вытащил из шкафа свечу, засветил и продолжил чтение, водя по странице пальцем. Еще через четверть часа он с облегчением захлопнул книгу и вернул в ящик.
— Великий и светлый, — хмыкнул Каборга, вставая из-за стола, потягиваясь и кряхтя. — Ему только учебники сочинять. Ну кто так пишет? Он сам-то хоть раз прочитал, интересно, что у него там накарябалось? Да что же за жизнь такая, — злился мальчик, выходя из кабинетика и хлопая дверью. — Если так по-дурацки пишут светлые и великие, чего ждать от темных и невеликих? Сразу порезать всех и покрошить, другого выхода нет. Я, кажется, начинаю понимать этого Шару... Маг, видно, ученый, немало книг прочитал. Надо запретить грамоту! Пусть лучше вообще не пишут, чем пишут такое. Это ведь могут прочесть дети.
Он прошел к себе, надел теплую куртку и спустился в стражную. Там было пусто — только осколки кувшинов валялись в подсыхающих лужицах эля.
— Ненавижу, — произнес Каборга без выражения, оглядывая плацдарм попойки.
Он выбежал из стражной и направился в оружейную, где жили Тукка и Тургубадук.
— Да что же это такое, — убивался он, пересекая двор, над которым уже весело сверкали первые звезды. — На самом деле, что ли, пусть приходит, порежет всех тут и покрошит? Другого выхода, видимо, нет.