— Поэтому, крепыш, выполняй, что тебе сказано, и не пререкайся! — подытожила валькирия и навела на ушельцев оружие. — А леди уж как-нибудь переживут это зрелище. Верно, подружки?
Кубинцы разобрали коробки. Засуетились, перелопачивая свой скарб.
— А вот из этого ящика, — валькирия пнула коробку из-под апельсинов, — каждый возьмите по пакету. — Она достала кулек из плотного черного полиэтилена. — Положите сюда свое удостоверение ушельца, нательные украшения, религиозные символы, карты памяти… в общем, всю ценную мелочевку. Вы получите все обратно, как только пройдете санобработку… Чего стоишь, как истукан?
Раскин взял пакет, демонстративно запечатал в него свою «справку ушельца» и бросил в коробку. Валькирия подняла отсутствующие брови. «Это все?» — читалось в ее взгляде.
Но Раскин уже отвернулся лицом к стене и принялся разблокировать магнитные швы внепогодника. Запоздало вспомнил, что перед тем, как покинуть Землю, нужно было надеть свежее белье.
— Дева Мария, ублюдки, дева Мария! — ворчала пожилая кубинка. Она встала плечом к плечу с Раскиным и принялась суетливо сбрасывать с себя пропахшую духами и потом одежду. — Пары пляжных кабинок — пары! — не хватило у них мозгов поставить. Ублюдки, дева Мария! И убереги тебя боже глазеть на меня! — шикнула она напоследок в сторону Раскина.
Пляжные кабинки! Гениально!
Раскин позволил себе улыбнуться.
Да, на Кубе было здорово. Теплое море, четырехметровые кроны пальм, бунгало у набережной… Жизнерадостный, радушный народ.
Пляжные кабинки. Много пляжных кабинок.
Скоро Обигуровские споры источат человеческий мир, словно черви — мертвое тело. Превратят его в черную пустыню, унизанную пульсирующими желейными капсулами. От Арктики до Антарктики — сплошная черная пустыня. Мертвые океаны. И бессмысленная, бессистемная розовая пульсация инопланетных тварей.
Улыбка трансформировалась в гримасу.
Мучительно было осознавать, что Земля, Родина, воспоминания о которой хранил в сердце на протяжении всех долгих лет работы в Большом Космосе (как бы это пафосно ни звучало, но так оно и было, ибо все мы — люди), теперь потеряна для тебя навсегда. Ведь нет ничего лучше дома, в который ты когда-либо вернешься. Словно на старости лет тебя выкинули, как шавку, под ноябрьский дождь, и теперь ты вынужден ютиться по холодным общагам, а то и подвалам, и подворотням. Без права вернуться обратно и без надежды обрести себе новый дом, в котором чувствовал бы себя так же уютно и безопасно. Словно умер близкий человек, с которым ты давно и несправедливо прервал отношения. Словно…
Пожилая кубинка тонко заверещала и отпрыгнула от Раскина, закрывая обвисшую грудь руками. Глухо выругался молодцеватый латинос. А следом за ними и остальные ушельцы попятились от Раскина, словно от прокаженного. И причиной этому было не белье, которое он забыл поменять накануне.
— Вот это да! — по-мальчишески присвистнула валькирия. Она и ее краснокожий друг, раскрыв рты, пялились на Раскина. Под дряблой, сероватой плотью ушельца просматривалось нечто громоздкое, узловатое, техногенное — совсем не похожее на обычные человеческие ребра и ключицы. На руках и ногах темнели пазухи-ножны, в которых ждали своего часа костяные стилеты-имплантаты, — сейчас они были закупорены слизистыми пробками. Бросались в глаза валики кольцевых мышц, дополнительно наращенные на бедрах и икрах этого человека.
— Отец, да ты же наш! — блондин стал еще краснее, чем обычно. Вояка, дежуривший у противоположных дверей, оставил пост, чтобы тоже поглядеть на нелюдя, затесавшегося среди простых и грубоватых, таких человечных кубинцев. — Ты откуда, папа? Какой твой коэффициент изменений? — продолжал вопрошать блондин.
Раскин швырнул внепогодник в ближайшую коробку. Вообще он бережно относился к вещам… но все равно умную тряпку сожгут.
— Восемь с половиной, — ответил он вполголоса. — Коэффициент изменений.
— Как тебя зовут, отец? — улыбнулся блондин.
— Федор, — ответил Раскин и выразительно поглядел на автомат военного: — Ты бы поставил гаубицу на предохранитель. А то попадешь еще кому-нибудь в глаз… сынок.
— Эх, нам бы сюда такого как ты, да полгодика назад… — блондин послушно клацнул кнопкой. — Верно, Скарлетт? — Он панибратски толкнул валькирию в бок. — Где ты был, интересно, полгода назад? На Крюгере-5 или на Трезубце Посейдона?
«В Ганновере. В отеле для ушельцев. Солнечная система, планета Земля. Беспробудно пил и жалел себя. Не успевшего вернуться, а уже вынужденного покинуть родную планету. Лишенный выбора человек».
Раскин не ответил.
— Ладно, — блондин покачал головой. — Поговорим позже. Скарлетт!
Валькирия встрепенулась.
— Господа! Строимся в колонну по одному! Мамаши, объясните своим детям, что такое «по одному»!
С унылым скрежетом открылась следующая дверь. Вереница голых, глядящих в пол людей поплелась в новое помещение.
— Администрация Восьмой станции просит сдерживать сексуальные порывы во время санобработки! — напутствовала их валькирия напоследок. И затем издала серию фыркающе-хрюкающих звуков, что, очевидно, заменяли ей смех.
Плита двери стала на прежнее место.
Узкий и длинный, словно змеиное тело, зал. Запах теплого пластика. Вдоль стен — отгороженные друг от друга полупрозрачными ширмами ячейки. В каждой ячейке клубится, словно туман… густой, тяжелый свет.
Раскин без колебания шагнул в первую ячейку. Нет, здесь — не сауна. Но и не газовая камера. Что бы ни ждало ушельцев в ближайшем будущем, но на Восьмой их убивать не станут.
У кого-то на их счеты свои планы. У правительства Солнечной Федерации, у Колониального командования или — не дай бог! — у Треугольника.
Раскин стащил с крючка щетку с жесткой щетиной. С пристрастием принялся тереть себе спину. Он подставлял ионному излучателю то один бок, то другой, купаясь в бело-синих лучах. Ему казалось, что он слышит писк подыхающих бактерий и прочей дряни, что облюбовала его кожный и редкий волосяной покров на матушке-Земле. Интересно, поможет ли карантин избежать заражения Грибницей? Или иному сверхпаразиту все человеческие меры безопасности — плюнуть и растереть? Ведь прозевали же его внедрение на материнскую планету. Несмотря на развитую систему противокосмической обороны, карантины, барьеры…
Мимо ячеек ионного душа прохаживались уже другие автоматчики. Вот один из них застыл у ионной душевой Раскина с выражением крайнего изумления на загорелом лице.
Ну что за черт! Сколько можно разглядывать его задницу! Ведь он уже не молод и не так привлекателен, как раньше!
Но Раскин терпел. Да, таких, как он, остались единицы. Поэтому неудивительно, что боевой мутант, штурмовой колонизатор вызывает шок своим видом. Куда больший шок, чем арахнид ххта. Чем кристаллический кухуракуту. Потому что он когда-то был человеком. Потому что можно взять любого желающего, приложить определенные усилия и создать идентичного урода и нелюдя.
После обработки ионами им выдали одежду. Каждому — по точно такому же внепогоднику, какой раньше был у Раскина. Как обещали, вернули удостоверения и личную мелочь.
Вновь повели по коридорам. С потолка свисали мотки неподключенной проводки, вдоль стен стояли аккуратные стопки керамической плитки, поленницы красных кирпичей; кое-где бетон уже был закрыт пластиковыми панелями светло-бежевого цвета; то тут, то там на глаза попадались распечатанные емкости с молекулярным цементом. Восьмая все еще находилась в состоянии полуфабриката.
Очередные провожатые не потрудились принести извинения за неудобства. Они также были вооружены, но полускафандров не носили. Щеголяли в штурмовых комбинезонах последней модификации.
Группу Раскина завели в помещение, которое явно планировалось сделать казармой. Здесь до дурноты воняло краской, под ногами шелестел заляпанный полиэтилен. Двухъярусные кровати были смонтированы и даже застелены матрацами, однако постельное белье отсутствовало. У дальней стены сверкали хромом и белоснежным кафелем новенькие умывальники, за приоткрытой дверью санитарной комнаты горел свет. В казарме уже находилось человек десять. Они вяло поприветствовали вошедших, так же вяло потребовали у военных еды и сигарет.