Перед тем, как совсем стемнело, ушкуйникам посчастливилось выйти то ли на опушку большой поляны, то ли на край болота, где они решили заночевать. Конечно, ушлые новгородцы знали, что в болотах нечисти водится не меньше, чем в самом глухом лесу, но им, привыкшим к открытым речным просторам, под звездным небом было все же спокойнее, чем под нависшим еловым лапником. Да и водяной, русалки, кикиморы пугали ратников меньше, чем леший, оборотни и бельмесые хохотунчики.
Когда запылал большой костер, ушкуйники приободрились — ништяк! Авось, да и пронесет! Нечисть не любит открытого огня, а костер будет гореть всю ночь.
Поужинав толокном и сушеной рыбой, новгородцы наладились спать, порешив, сменяясь, караулить партиями по пяти человек. Чувствуя ответственность, Васятка Пегий вызвался возглавить дозор, приходящийся на самое недоброе время — от полуночи до первых петухов. Однако, едва заснув, он был разбужен истошным воплем: «Путятко!»
Этот вопль разбудил не только предводителя — очнувшись, он увидел, как очумевшие спросонья ушкуйники хватаются за топоры, кистени, бердыши, пики. Выхватив из ножен меч, Васятка уставился на орущего Пузача: в чем дело? Однако вопящий ратник лишь тыкал рукой в сторону ближайшей ёлки и пронзительно окликал: «Путятко, Путятко!» В ответ из-за елки раздавалось громкое чавканье, хруст разгрызаемых костей и басовитое урчание то ли огромной кошки, то ли оборотня, то ли бельмесого хохотунчика.
Свободной рукой схватив пылающую ветку, Васятка, размахивая мечом, бросился на нагло, чуть ли не на виду, пожирающего их товарища людоеда, однако за елкой никого не было. Присоединившиеся к предводителю осмелевшие ушкуйники при свете горящих ветвей углубились в лесную чащу — нигде никого. Между тем чавканье, хруст и басовитое урчание продолжали доноситься из-за ствола следующей ближайшей ели… и следующей…
Леший! Заманивает! Уводит их от костра!
Сообразив это, ушкуйники вернулись на опушку — к огню, к свету. Звуки нечестивой трапезы вновь заслышались из-за той елки, на которую первоначально указывал Пузач. И можно было бы считать их обыкновенным бесовским мороком, если бы не пропал Путята.
Пришедший в себя ражий детина Пузач сказал, что Путята, собирая хворост, отошел всего на несколько шагов от костра, как вдруг из-за елки выскочила огромная белая тень и, сцапав ушкуйника, зачавкала его плотью и захрустела его костями. При этом он сам так перепугался, что ноги приросли к месту, и он смог только закричать.
В другое время над столь откровенно струсившим товарищем новгородцы могли бы и посмеяться, но сейчас им было не до смеха — сгрудившись у костра, отважные воины с ужасом всматривались в чернеющие в каком-нибудь десятке шагов от них лесные дебри. После недолгого совещания новгородцы решили перенести стоянку подальше от края леса. Захватив побольше хвороста и светя себе горящими ветками, ушкуйники осторожно двинулись по поляне, бугрящейся поросшими осокой, брусникой и клюквой кочками.
Прежде, чем Плешивый Тетеха с головой ухнул в топь, Васятке показалось, будто из трясины высунулась синяя рука и, схватив воина за ногу, сдёрнула его с кочки. Шедший рядом с оступившимся Тетехой Смурной Илейка, вскрикнул и, надеясь спасти товарища, сунул древко пики в открывшееся окно. Тетехе удалось за него ухватиться, и над булькающей болотной жижей показалась облепленная тиной плешивая голова. И сразу же завопила благим матом, будто ушкуйника снизу живьем поедала тысяча раков. Илейка, потянув пику к себе, ухватил товарища за руку и вдруг сам вниз головой кувыркнулся в топь. Мерзко захохотала кикимора. Над булькающей болотной жижей замельтешили ступни и икры Илейкиных ног. Остолбеневшие ушкуйники могли только наблюдать за агонией своего товарища, не будучи в силах прийти на помощь. По воде побежали синие огоньки — пламя охватило бьющиеся ноги страдальца. Илейка давно должен был захлебнуться, но он не захлебывался — горящие ноги несчастного ушкуйника все били и били по мутной жиже, приводя в ужас остолбеневших новгородцев.
Наконец кто-то из пришедших в себя ушкуйников завязал на веревке скользящую петлю и сумел накинуть аркан на один из бьющихся в мучительной судороге живых факелов — нога оторвалась, и незадачливый ловец вытащил на сушу пылающую головешку, которая, подобно рыбине на сковороде, продолжала подпрыгивать, отталкиваясь от земли то ступней, то коленной чашечкой, до тех пор, пока опять не свалилась в топь. Этого ужаса новгородцы уже не выдержали и, заорав, бросились в рассыпную.