Порешили - на Каму-реку плыть.
Подошло атамана выбирать; тут и спору не было, - Оверьян Михайлыч атаман!
Боярыня свое оконце притворила, чтобы не слыхали, как в голос заплакала: честь-то какая ее дому! И не видала, как сын ее, синеглазый, волосы - чистое золото, встал во весь рост и поклонился товарищам.
- Спасибо за честь. А теперь вспомянем дедовский обычай: смешаем кровь свою и станем друг для друга как братья по крови. - И велел челядинцам вырыть яму. Сам подошел к той яме и братана подвел, Михалку. Навстречу руки протянули, и каждый рассек ладонь мечом другому. Крепким рукопожатием скрепили обычай. А кровь стекала в вырытую яму. Поднялись, поцеловались троекратно. - Вот и еще раз побратались мы с тобой, Михалка.
Все двадцать пять новгородцев смешали кровь свою с кровью друга и навсегда становились побратенниками.
Кончился старинный обряд; засыпали землей пролитую кровь, на месте ямы насыпали холм. А затем придвинули скамьи к столу и до ночи черпали ковшами заморское вино и брагу, и мед - веселились и пировали.
И только одного молодца не видно было среди по-братенников-Степанки, холопа боярского.
Пришло, видно, время и Степанке плакать горючими слезами. Большая беда у малого - не пустила его боярыня с ватагой в дальний поход. Убила мечту. Уж лучше б его самого убила.
А случилось это так. Попросил у боярыни Шила Петрович по дружбе отдать ему холопа, что, слышно, грамоте обучен. Нужда ему большая в таком холопе.
Не сразу и вспомнила боярыня, какой такой холоп у нее грамоте знает. Припомнила все же - Степанка! Посулила отдать.
В канун того дня, как ватажке на пиру в боярских хоромах собраться, призвала боярыня Степанку и объявила свою волю.
Повалился в ноги Степанка: «Помилуй, отпусти с боярином в ушкуйники идти!» Разгневалась. Мало того, что сын против ее воли благословение вымолил, теперь и холопы волю возьмут! И - не дрогнуло сердце- его же со своих слов и грамоту писать заставила:
«От боярыни Василисы Тимофеевны купцу Шиле Петровичу грамота сия. Шлю тебе холопа своего, что просил».
Уж и Оверка пытался слово замолвить за Степанку- какое! И слушать не стала. И при муже-то она, Василиса Тимофеевна, над холопами была полная хозяйка, а теперь и того больше. И что за беда, подумаешь, стряслась? Не бьет, не казнит - в хороший дом отдает. Благодарить должен. Такое понятие у боярыни, хоть и добра - кого хочешь спроси, - добра боярыня, Василиса Тимофеевна.
Михалка было сунулся просить за Степанку, - Оверьян не пустил. Знает, - не переменит матушка на этот раз своего слова, напрасно только рассердишь. Жаль малого, - а что сделаешь?
Вот и пошел с грамоткой Степанка из боярской хоромины в купцов дом. А дошел ли, про то боярыня не скоро узнала.
Глава тринадцатая
НА ЛАДОГЕ
Недели не прошло - двинулись, побежали ушкуи из Великого Новгорода в дальний путь по рекам и озерам.
Под звон гуслей, под свист дудок с озорными песнями проплыли ушкуйники Волхов. А как вошли в Ладогу, тут и песни кончились, самые храбрые попритихли. Мало, кто бывал из них на Ладожском море, - столько воды в жизни не видывали. А тут еще ветер подул; алые и белые паруса надулись, выгнулись, и побежали ушкуи один за другим, держась правого берега.
Оверка стоит на носу лодьи, спиной к ее ходу, лицом к ветру.
- Крепче держи! - кричит он, и голос его слышат все двадцать пять побратенников.
А ветер крепчает, рвет и треплет паруса; ползут высокие валы - один, за ним другой, третий… вздымают и опускают лодьи. Все выше волны, все глубже в бездну падают лодьи.
- Снимай паруса! - кричит Оверьян. - Все на весла!
Ветер вырывает из рук парус, вот-вот унесет его в море, а с парусом и человека сорвать может.
- Держи-и-ись! - кричит атаман.- Без дела в воду не прыгать!
Всю ночь боролись с угрюмой разбушевавшейся Ладогой новгородцы. Перед рассветом ветер, устав свирепеть, прибил лодьи к скалистому мысу, где среди вековых шумящих сосен укрылась маленькая обитель. Иноки, а их было всего восемь человек, и все новгородцы родом, приняли ушкуйников, как братьев. Накормили их досыта рыбой, грибами, ягодами, которых в лесу было великое множество, напоили медом собственной варки… Молодцы повеселели, приободрились и принялись за починку ушкуев: пришлось и паруса латать и новые шесты рубить; сильно потрепала Ладога лодьи. Пострадало и добро, что везли с собой в неведомые страны новгородцы. Промокли штуки цветных сукон, залило водой коробья со снедью.