Все разложили на берегу, чтобы просохло на ветру да на солнышке. Оверка сидел на пеньке, раздумывал. Много у атамана забот. Бывало, все со Степанкой советовался: тот от старых людей много чего наслушался; станет говорить, - будто и сам везде побывал.
Да, цены нет малому. Обидели Степанку.
Задумался Оверка и не заметил, как подошел к нему старичок, маленький, седенький, руку на плечо положил.
- Тебя не Оверьяном ли звать? - спрашивает.- А коли Оверьяном, - иди за мной. - И повел в лес, где маленькая келейка к старой сосне прилепилась.
Как войти, Оверке мало что не пополам согнуться пришлось. У старого образа лампадка горит - чуть келейку освещает. Вместо стола - пень большой, рядом другой, поменьше. Пригляделся Оверка, - у стены на лавке будто человек спит.
- Приближься, - шепчет старичок, - вглядись; узнаешь человека?
Подошел Оверьян к лавке.
- Батюшки светы! Степанка! Отощал, усох весь, а как не узнать - он!
А старичок Оверку от лавки отвел.
- Больной, - говорит, - он, не тревожь.
Усадил и стал рассказывать.
- Набрел, - говорит, - на человека в лесу: без сознания лежит, ноги сбиты, сам жаром горит. Притащил к себе, уложил. В бреду высказал, что беглый боярский холоп он; Оверьяна поминал. Закон известен: коли ты и есть Оверьян, боярский сын, и отрок этот от тебя бежал,- должен я тебе холопа этого выдать.
Хотел что-то сказать Оверка, да старичок не дал.
- Погоди, - говорит, - слушай дальше. Известно мне и другое: за побег ждет его жестокая кара. Однако и такой обычай есть: буде отрок останется в обители, обет даст всю жизнь грех замаливать, тогда уж никто не волен брать его отсюда, и проживет он божьим человеком до конца дней своих, от бога ему положенных. Нынче поутру в сознанье пришел - беседовал я с ним. Думы его мне известны. А теперь хочу знать твои думы. Да не спеши, поразмысли сперва. Оверьян и думать не стал.
- Выдай, - говорит, - мне его не по закону, а по человечеству. Рано ему еще грехи замаливать, не накопил грехов. Пойдет с нами, с ушкуйниками, а от боярыни прощенье заслужит. Казнить его не дам, даю слово новгородца.
Порешили: как Степанка в силу войдет, возьмет его Оверка с собой в путь. А до тех пор ждать будет.
Так бы и сделал Оверка, да с ватагой несогласье вышло. Вячка или кто мутил тут, но только не все согласны были беглого холопа братом признать. И Оверьянова власть не помогла. День и другой прошел - уже лодьи починили, отдохнули - пора в путь. Шумят ушкуйники: кого ждем? А Оверьян все тянет время, - что делать со Степанкой?
Больше, чем даже Оверьян, жалел парнишку Михалка. Решил про себя: «Без Степанки дальше не двинусь». А тот в глаза глядит, своей судьбы ждет.
В тот день, как отчаливать, приходит Михалка в келейку, где старый инок Степанку держал, уговаривал в скиту остаться.
- Вставай, - говорит. - Идти можешь?
Мигом вскочил Степанка: «Могу!» - а у самого ноги еще не зажили.
Привел его Михалка на берег, где уже все ушкуйники собрались. Выхватил меч да громко, не хуже Оверки, крикнул:
- Моему брату откажете - мне откажете!-да и полоснул себя по руке. Побратался со Степанкой.
Тут и Оверьян подошел, кровь свою смешал со Степановой.
- Ладно, - говорит, - ты, Михалка, придумал.
Несогласные и языки проглотили. Что на это скажешь? Взяли Степанку.
Вот так и исполнилась заветная мечта Степанки - стал он ушкуйником.
Глава четырнадцатая
КОНЕЦ ТИДЕМАНА
Много раз солнце пряталось на ночлег и снова поднималось то над речной, то над озерной гладью, а новгородские молодцы все плыли и плыли на своих ушкуях. Уже потерян счет дням и ночам с того времени, как вышла веселая ватага из Великого Новгорода.
Из бурной Ладоги рекой Свирью на Онежское озеро; из Онеги Вытегрой и Ковжей на Белое озеро; а с Белого на Кубенское волоком лодьи тянули. Тут не одна сила - смекалка нужна. Катки выгружали, прилаживали, подпоры в лесу рубили. И пришлось на то время начальником Степанку признать - ловок оказался на эти дела.
Так по большим и малым рекам, останавливаясь порой в селе или в деревне, добрались до города Устюга. Тут их зима застала, и засели дожидаться вешней воды.
В одну из зимних ночей рассказал Степанка братьям Оверьяну и Михайле про то, как бежать решился. Рассказал и про страшный конец Тидемана. Не случись такого с немцем, - может, и Сгепанка жив бы не остался. Вот как было.
Когда шел Степанка с боярыниной грамоткой к купцу Шиле Петровичу, только и думал, что о смерти - жизнь не мила стала. Уж к самому дому подошел, постоял и - мимо. Повлекло его в глубь Софийской стороны, туда, где между Чудинцевой и Прусской улицами находилась кудельница.