В годы великих бедствий - пожаров, наводнений - сюда свозили трупы несчастных и хоронили их в общих могилах. Здесь же находили приют самоубийцы и погибшие от руки разбойников.
В это-то страшное место и притащился со своим горем Степанка. Увидел трупы на земле, прикрытые черной ветошью. Стоит и отойти не в силах.
Убогий человек - сторож при кудельнице - подошел.
- Что, - говорит, - стоишь? Может, этот покойник тебе знаком? Нынче поутру я его из петли вынул. - И откинул ветошь. По бороде узнал Степанка Тидемана: такая же седоватая, кверху вздернутая и у того была. На лицо удавленника нехорошо глядеть; отвернулся Степанка, - может, и не он, другой кто.
- Не один день, - говорит убогий, - человек этот у меня в сторожке прожил. Кто его знает, от кого хоронился? Денег дал, я и не пытал, не спрашивал. По разговору видать, - немец. Ночами все уходил куда-то; вернется, у самого руки в земле, будто клад искал. И вот в одну ночь вернулся - лица на нем нет; на лавку повалился, лежит, стонет. После сказал, что хочет он ему, сторожу, в грехе своем покаяться. Своего немецкого попа, видно, опасается, а грехи покою не дают. Ну, убогому что - кайся, коли хочешь.
И покаялся. Убил он - тому уже двадцать лет - купца новгородского. Товарами его соблазнился. Убил и в море бросил, - по морю они плыли. Как убивал, все спали, а наутро так объяснил, будто купец с вечера сильно пьяный был, спьяну, видно, в воду свалился.
Купец вез с собой малого сына; того злодей будто не тронул. С тех пор, сказал, судьба его бьет - нищим стал. «Нынче, - говорит, - честным путем деньгами разжился, ладил с товарами на родину податься. Деньги до времени зарыл тут на кудельнице. А в эту ночь пришел - яма разрыта, деньги воры унесли».
Покаялся немец, а наутро убогий его из петли вынул.
Вот после того разговора на кудельнице Степанка и отдумал убивать себя. «Нет, - говорит, - не испытал я еще свою судьбу, не переломил свою жизнь». И порешил бежать на Ладогу - может, и удастся ушкуйников по пути встретить, умолить Оверьяна Михайловича взять его, Степанку. Прямо тогда с кудельницы и пошел от деревни к деревне, где дорогами, а где и бездорожьем.
До Ладоги дошел, а там рыбаки до скалистого мыса подвезли. Было в уме у Степанки, что не минуют ушкуйники того места, где божьи старцы спасаются. Слыхал, что и в прежние времена ушкуйники тут причаливали снасти чинить, самим отдохнуть. В лесу по пути к скиту измученный Степанка сомлел и упал. Тут и подобрал его старичок инок.
Горько было Михалке узнать страшную правду о гибели отца, хоть и не знал, не помнил его вовсе. И отомстить за отца не дано было Михалке, - злодей сам руки на себя наложил.
Сумрачный ходил Михалка, - куда себя деть, не знал. Да и безделье тяготило; уж скорее бы вскрылась река, скорее бы в путь!
А Оверка с того дня еще ласковее к брату стал.
С вешней водой тронулись ушкуйники вниз по Двине и дальше Вычегдой на Каму-реку. Была уже середина лета, как доплыли Камой до Пермьской земли. Вот сюда, в эти-то места и рвалась Степанкина душа: дико, привольно, а какой народ здесь живет, то никому неведомо. Радовался Степанка и о холопстве своем уж и не столько печалился: знал, - теперь-то уж добьется вольной волюшки.
Глава пятнадцатая
ЧУДЕСНАЯ БЕРЕЗА
Оверка лежал на дне ушкуя и глядел в небо. А небо синее, как река, по которой плывут новгородские лодьи. Леса подступили к самой воде. Будто дремлют могучие седые ели. Стройные сосны купают корни в воде, а кое-где белеют березы.
Лениво шевелят веслами новгородцы. Тишь-то какая! Едут-едут, и все леса бескрайние, и людей не видать.
- Где же они, лиходеи? С кем сразиться? Хоть бы леший в гости позвал, скуку рассеял.
- Бог с тобой, Оверьян Михайлович, - перекрестился Вячка. - К ночи нечистую силу поминаешь. В лесу нечисти всякой много, уж больно густ лес. - И, как бы в ответ на эти слова, донесся до середины реки чей-то протяжный зов. - Вона, слыхали? Хозяин зовет.
Бок о бок стали ушкуи, молодцы весла бросили: и впрямь кто-то кричал в лесу.
- Птица ночная, - подбадривал себя Вячка, - не леший то.
- А и леший, так что? - вмешался Степанка.- Новгородец ни лешего, ни другой какой нечисти не испугается.
- А кто робок больно, сидел бы дома с мамушками да с нянюшками, - строго поглядел на Вячку Оверка.
- Бояться, Оверьян Михайлович, не должно, а и связываться с нечистым негоже, - раздались негромкие голоса.