В дверь постучали. Девушка в джинсах принесла видеокассету.
— Приветик, Йенс. Это тебе. Нам только что передали из Штарнберга.
— Спасибо, Моника — И когда та вышла, поднялся. — Что ж, посмотрим. — Кандер вложил кассету в видеомагнитофон, стоявший рядом с телевизором. Задернул занавески и зажег маленькую настольную лампу. Включил «видик» и телевизор.
На черном фоне со свистом пролетели цифры 5, 4, 3, 2 и 1, после чего сразу начался репортаж о похоронах в том виде, как его передавали по второй программе. Норма записывала кадр за кадром. Репортаж и по тональности, и по содержанию почти буквально повторял выпуск первой программы. Правда, из-за того, что оператор стоял в другом месте, планы отличались — но это вполне понятно и объяснимо. Снова скорбящие родственники, коллеги Гельхорна, его сотрудники, полицейские машины, солдаты, вертолеты пограничной охраны и, наконец, вынос гробов.
Норма вся подалась вперед.
Вот они, в традиционных гамбургских траурных костюмах, проносят первый гроб. Второй. Третий и четвертый, маленькие, в них дочери Гельхорна. Но служители сняты с другой стороны. И на сей раз Норма не увидела того, бледного, в очках без оправы. Нет, в репортаж, снятый для второй программы, он не попал. Поэтому его и не украли, подумала Норма. Не горячись. Утверждать ты не можешь. Но и исключить этого нельзя. Все, репортаж кончился.
— Ну? — спросил Йенс Кандер, выключив телевизор и отодвинув занавески.
— Что «ну»?
— Ну, нашла ты его?
— Нет, — ответила Норма.
Кандер почесал за ухом.
— Выходит, на нашей пленке он был, а на пленке второй программы его нет.
— Да.
— И нашу пленку украли, а эту оставили.
— Да.
— Ничего себе историю ты начала раскапывать!
— Не говори, — кивнула Норма.
12
Когда она около шести вечера поставила свою машину на Паркштрассе позади «вольво» серебристо-серого цвета, он сидел на невысокой каменной ограде сада. Узнав ее, быстро пошел навстречу — смущенный, с большим букетом желтых роз в руках.
— Что вам здесь надо? — спросила Норма.
— Я хочу извиниться перед вами, фрау Десмонд.
— В самом деле? — Она сняла темные очки и поглядела на него, наморщив лоб. Здесь, вблизи Эльбы, да еще вечером, было не так душно.
— Я сегодня днем вел себя просто постыдно. Пожалуйста, простите меня и возьмите эти цветы! — Он был взволнован.
Норма заметила уже, что, когда Барски волнуется, он начинает говорить с сильным польским акцентом. Вот и сейчас тоже…
— О'кей, — сказала она. — Настроение не всегда от нас зависит. Да и собеседников мы не всегда сами себе выбираем. — Взяв цветы, она протянула ему свободную руку. — Спасибо! Хорошо, забудем! No hard feeling…[7]
Барски не отпускал руки Нормы.
— Нет, нет… Я хотел не только извиниться, фрау Десмонд…
Он большой и сильный, как медведь, подумала Норма. И сейчас — не злобный медведь. Да, сейчас он вежлив. Сейчас он явился с розами.
— А что еще?.. — полюбопытствовала она.
— Прошу вас, фрау Десмонд, спрашивайте меня, о чем хотите. Позвольте рассказать вам все, что мне известно об этой трагедии!
Она спрятала очки в сумочку.
— Не вы ли вышвырнули меня сегодня из клиники и запретили появляться на территории Центра?
— Не надо, фрау Десмонд, — он казался донельзя смущенным. — Это было ужасной ошибкой с моей стороны…
— Ошибка! Недурно сказано!
— Я хотел сказать — наглостью. Неслыханной наглостью. Все мои коллеги так говорят.
— Коллеги? С какой стати?
— Мы провели небольшое деловое совещание, и вдруг речь зашла о нашей с вами встрече. Ну, сами понимаете… И все, абсолютно все сказали, что я немедленно должен встретиться и объясниться с вами. Рассказать обо всем…
— Подождите-ка, — перебила его Норма. — Выходит, не будь этой истории с инфекционным отделением, вы бы обо всем рассказали мне сегодня утром?
— Нет, — сказал он.
— Нет? Тогда почему вы вообще приняли меня? Говорите правду!
— Поймите: у нас в институте произошло нечто ужасное. Об этом пока никто не знает.
— И полиция тоже?..
— Нет, они в курсе. — Барски прикусил губу. — Но кроме них — никто. Тем более журналисты. Ни общественность, ни пресса не должны до поры до времени знать…
— Силы небесные! Почему же вы все-таки встретились со мной, если так? — воскликнула Норма.