— Почему же они так поступили? — спросила Норма.
Французский комиссар Полис жюдисьер с итальянской фамилией ответил типичным для южанина жестом — вскинул руки.
— Ах, мадам!
— Можно начинать? — спросил Коллен.
— В любую секунду. — Великан взял микрофон. — Вторая машина! Мы на подходе. Адрес нам известен — на тот случай, если мы разминемся.
— В порядке, шеф, — отозвался мужской голос.
Во втором «мерседесе» сидели сотрудники Торрини, один из них за рулем. Комиссар дал газ, включив одновременно сирену и мигалку. Машины рванули в сторону виадука, ведущего к набережной, а потом свернули на итальянскую автостраду. Здесь движение было не таким оживленным. В пронизанной солнечными нитями тьме все машины шли с включенными фарами.
— Целый час продолжается эта катавасия, — сказал Торрини. — С тех пор как мистраль повернул на юго-восток. Ничего подобного Ницца не знала. Люди в аэропорту в основном туристы из района катастрофы. Они одного хотят — как можно скорее убраться отсюда! Только этой проклятой темени нам и не хватало. Вы сами видели, что творится на набережной. Мы объезжаем вокруг центра. Там не проехать. Какой-то час назад вовсю светило солнце. И вдруг эта буря! Да вдобавок ветер знай меняет направление!
Справа и слева от автострады Норма видела неясные силуэты пальм, клонившихся под ветром. Некоторые деревья даже сломались, упали на землю, вывороченные с корнем.
— Этот чертов мистраль раздувает огонь, — сказал Торрини.
Он держал руль обеими руками, чтобы машину не заносило.
— Началось все в Тулоне, а потом мистраль задул в сторону гор — ну и пошло. Пожарным помогают военные.
На повороте указатель: «Ницца северная». Торрини съехал с автострады и на большой скорости повел машину по проселочной дороге.
— Как обстоят дела в самой Ницце? — спросил Коллен.
— Сносно. Пожары у горы Борон и у обсерватории. В восточных районах дела похуже. В Муайенн Корниш, в самом центре района, горит довольно прилично… И в Эзе, средневековой части города… Короче, дел хватает. Огонь перемещается в сторону Монте-Карло.
Торрини свернул на широкий бульвар, по обеим сторонам которого росли старые платаны. И их тоже, казалось, пригнул ветер.
На тротуарах не было ни души. На окнах магазинчиков и лавок спущены жалюзи. В воздухе носился пепел. Как после воздушного налета, подумала Норма. Жирный и клейкий пепел залепил ветровое стекло.
— Это ветер его приносит, — сказал комиссар Ниццы, снижая скорость. — А жирный он потому, что горят оливковые деревья. Вот он и липнет. И легко воспламеняется снова. Посмотрите на стены домов, на деревья, на цветы, на улицу — все в этой мерзости. В аэропорту еще относительный порядок.
Симьезский бульвар, подумала Норма. Теперь я его узнаю. Мы возвращались по нему с Яном, когда над морем заходило солнце. Я надела солнцезащитные очки — вода слепила. Какое облегчение испытала я тогда после нашей беседы с элегантным маленьким японцем, сумбурного разговора об осеменении in vitro, клонах и людях, изготовленных по заказу. С тех пор не прошло и месяца. А мне кажется, прошли годы. Сейчас мы сворачиваем на авеню Белланда. Вон там стоят полицейские автобусы. Их четыре. А пепел все опускается на землю, как большие черные снежинки. Ветер задул еще сильнее… Я уже дважды была здесь. Однажды с Пьером, потом с Яном. Сейчас — в третий раз. Ян… Что ты наделал!..
Торрини остановил «мерседес» за последним автобусом. Высокая металлическая калитка, ведущая в парк клиники Сасаки, открыта. Около нее двое полицейских с автоматами в руках. Они с головы до ног покрыты черным пеплом. Узнав Торрини, отдали ему честь. Пройдя в парк, комиссар остановился под высоким платаном и проговорил в микрофон:
— Это Торрини. Всем. Всем. Номера один, два, три, четыре, слышите меня?
Четыре мужских голоса подтвердили прием.
— Ваши люди остаются на месте. Если кто-нибудь выбежит из дома — один раз окликнуть. Не остановится — открывайте прицельный огонь. Мы сейчас у виллы Сасаки. Немецкая дама, немецкий и французский коллеги, и я. Конец.
Сквозь пепельный дождь Норма узнала лужайку, за которой был бассейн, где они сидели с Яном у Сасаки. Белый мрамор бассейна тоже покрылся копотью, а вода в бассейне напоминала грязную лужу. И трава черная. И маленькие деревья, и пальмы, и кусты. Чудесные цветы — черные и поникшие, искусственный японский сад, заложенный тоскующим по родине Сасаки, с маленькими перекидными мостами над искусственным ручьем — все в этой черной смазке.