— Да, мадам.
— Откуда он это узнал?
— Я его тоже спросил. А он возьми и скажи, будто я передал дискеты русским. Если бы я, мол, передал материал американцам, он бы об этом тоже знал. А ему известно, что у американцев дискет нет. Значит, остаются только Советы. Он дал мне три часа, чтобы я связался в Гамбурге с господином Сондерсеном и рассказал все, как было. А если я этого не сделаю, он сообщит во французскую полицию, и меня засадят. Ведь меня после взлома сейфа ищут день и ночь! Нечестный он человек, этот Смертельнобледный. Работал он во Франции нелегально, я сразу понял. Он немец и хотел, чтобы немцы знали все, о чем знаю я. Ну, понятно! Ведь в Германии произошла эта бойня в цирке.
— Вы и о ней знаете? — спросила Норма.
— А кто не знает? Ведь там в цирке застрелили шефа института, который работал над чем-то похожим, что и «Евроген». И людей в институте этом — пруд пруди. Я газеты читаю. То-то вы удивились, а? Я не хотел иметь дело ни с французской, ни с немецкой полицией. Поэтому достал адрес гамбургского института. Я читал, что его шефом стал доктор Барски. Его телефон, конечно, прослушивается, дураку ясно. Поэтому я передал ему через одного друга письмо. Чтобы он позвонил в пивную на углу моей улицы. Он так и сделал. И я сказал ему, будто знаю, кто предатель, который передает на сторону результаты опытов в их институте.
— Вы действительно знаете?.. — ошарашенно взглянула на него Норма.
— Да, мадам.
— Откуда?
— Наберитесь терпения, мадам, наберитесь терпения.
— Что вы расселись здесь и все мне перепачкали? — набросился Сасаки на Торрини, который вольготно устроился на белом кожаном диване.
— Закрой пасть! — ответил тот.
— А почему вы не связались со мной? — спросил Сондерсен бывшего охранника.
— Я же сказал! Вы из полиции. Послушайте, мне известно, над чем работает в Ницце доктор Сасаки. Известно, чем занимается в Париже «Евроген». И то, чем занимается институт в Гамбурге.
— Откуда вам известно? — спросил в свою очередь Коллен.
— Потому что меня это интересует с мальчишеских лет. Я даже три года проучился на химическом в университете. Может, во мне погиб нобелевский лауреат… Я знаю, что по крайней мере доктор Барски из Гамбурга и его сотрудники не хотят допустить, чтобы их открытие попало в чужие руки. Его шеф тоже хотел это предотвратить, почему его и шлепнули. В эту игру играют большие тузы. Вы сами знаете какие. И я знаю. Продолжать мне на эту тему?
— Не надо, — сказал Сондерсен. — И вы, значит, рассчитывали, что поможете доктору Барски и его коллегам, если назовёте предателя?
— Именно так, мсье, и в то же время я спасал собственную шкуру. Потому что с тех пор, как Смертельнобледный пронюхал, где я живу, моя жизнь гроша ломаного не стоит. Если доктор Барски разоблачит предателя, который передает все русским, я мог бы рассчитывать на помощь и защиту американцев. Они выдали бы мне новые документы. И я начал бы новую жизнь. Жил бы где-нибудь потихоньку — вот на что я, дурачина, рассчитывал. А сейчас сижу по уши в дерьме. Так вот… Из Франции я выехать боялся. Поэтому сказал доктору Барски, чтобы он, доктор Рено из «Еврогена» и доктор Каплан из Гамбурга приехали ко мне. И тогда эта история лопнет так, что пыль столбом пойдет.
— Точно так дело и обстоит, — сказал Каплан. — Пусть все лопнет с оглушительным треском. Я ведь с этого и начал. Другой возможности, чтобы дело хоть немножко сдвинулось с места, я просто не вижу.
— Ладно, выкладывайте! — вмешался Сондерсен, обратившись к Гарибальди. — Кто предатель?
Гарибальди указал на элегантного маленького японца:
— Доктор Киоси Сасаки.
31
Снаружи вдруг посветлело. Дым больше не застилал солнце. Оно вовсю сияло на голубом небе.
— Ветер задул в другую сторону, — сказал приземистый Жак Коллен, выключая верхний свет. — Предатель — вы, доктор Сасаки?
— Да, — совершенно спокойно ответил хрупкий японец.
— Что вы продавали? Результаты ваших собственных исследований или опытов в гамбургском институте?
— Результаты моих собственных исследований на все сто процентов принадлежат мне. Я записывал их на дискетах и продавал в течение нескольких последних лет. Вместе с кодом, разумеется.
— А что насчет Гамбурга? — спросил Коллен столь же невозмутимо.
— Я мог передавать на сторону лишь то, о чем мне сообщал мой брат Такахито. Семейные узы в Японии — святыня. Их ничто не в силах разорвать. И мы полностью доверяли друг другу.