— Да!
— Институт в такое время еще закрыт. Я про вашу клинику… Когда вахтер позвонит, скажете ему, чтобы открыл Хансу Хегеру входную дверь. Он возьмет у вас плату с материалом о вирусе и вакцине. Со всем материалом, поняли?
— Да!
— Конечно, когда вы извлечете ее из компьютера, она станет непригодной. Поэтому в девять утра вы поедете в филиал Дрезденского банка и возьмете из сейфа копии. Обе, которые вы там храните! Хегер поедет с вами, ему и передадите. Если Сондерсену вздумается вмешаться, мы убьем вашу дочь через три минуты. И это понятно?
— Да.
— В случае любых непредвиденных обстоятельств мы вашу дочь убьем.
— Господи ты Боже мой, я же на все согласен!
— Не кричите! Как только мы получим копии из банка, мы вашу девочку отпустим. Сондерсен отозвал всех своих людей. Это мы знаем. Ваша машина стоит у подъезда. Садитесь и поезжайте!
И снова в трубке короткие гудки. Барски позвонил Сондерсену в полицейское управление.
— Вы все слышали?
— Да.
— Если вы хоть что-то предпримете, на вашей совести будет смерть моего ребенка.
— Я не намерен ничего предпринимать.
Барски встал.
— Мне нужно в клинику, — сказал он Норме.
— Я с тобой.
— Исключено. Ты должна остаться здесь. Соображаешь, почему?
— Да, — сказала Норма.
Три минуты спустя она увидела через окно, как его «вольво», стоявший перед синим «гольфом», отъехал от дома. Улица в этот час была темной и безлюдной.
Аппараты в комнате Петры гудели. Эли Каплан сидел перед терминалом и время от времени нажимал на клавиши. Поглядывая на наручные часы, менял дискеты и опять нажимал на клавиши.
— Скажешь ты мне или нет, зачем ты сюда заявился? — крикнула Петра, лежавшая в постели. — Не молчи же, Эли!
Он не ответил. Компьютер тихонько гудел.
— Знаешь, как мне хочется с тобой поговорить. Если ты не обратишь на меня внимания, я закричу, да еще как!
— Миленькая моя, успокойся, помолчи!
— Ну как знаешь.
Телефонный звонок.
Норма сняла трубку.
— Да?
— Здравствуйте, фрау Десмонд, — сказал человек с железными нотками в голосе. — Я только хотел убедиться, уехал ли он один.
— Он уехал один. — И Норма почувствовала, как сердце ее бешено заколотилось. — Слушайте… слушайте… обменяйте нас!
— Что?
— Обменяйте меня на Елю! Скажите, что я должна сделать? Сондерсен нас слышит. За мной никакой слежки не будет, потому что иначе вы убьете ребенка. Я поеду, куда вы скажете. Возьмите меня и отпустите ребенка. Я вас умоляю!
— Почему вы хотите пожертвовать собой?
— Потому что я люблю Яна. Потому что, если с Елей что-нибудь случится, он этого не переживет. Я не только о вас говорю, мало ли что может случиться с ребенком, — зачастила Норма.
Мила Керб смотрела на нее и бормотала себе под нос что-то по-чешски.
— Барски тоже любит меня. В моем лице вы будете иметь заложника не менее важного, чем девочка. Девочка понятия не имеет, в чем дело. А я… я…
— Ну же! Ну!
— Моего мальчика убили в цирке. Я не могу примириться с мыслью, что погибнет еще один ребенок. Если вам так нужно, умру я… Но не дети, не дети!
— Один момент.
Норма села в кресло у письменного стола, прижимая трубку к уху. Она ждала ответа. И снова раздался голос неизвестного:
— Мы согласны. Мы вас обменяем. Выезжайте немедленно. И чтобы никто за вами не следил. Никто!
— Нет… нет…
— Вы в Гамбурге прекрасно ориентируетесь. Поезжайте по Зивекингсаллее до Хорнер Крайзель. У выезда на Любекскую автостраду остановитесь у первого виадука. Вы меня поняли?
— На шоссе у виадука.
— Правильно.
— А кто гарантирует, что вы не убьете нас обеих?
— Никто. Так едете вы или нет?
— Да.
Норма вскочила и побежала к двери.
— Фрау Десмонд! — воскликнула Мила Керб в отчаянии. — Фрау Десмонд! Сударыня!
Дверь квартиры захлопнулась за Нормой.
41
Она ехала по Бармбеккерштрассе на юг.
Ребенок, думала она, дитя, нет, пусть больше не гибнут дети!
Пусть случится что угодно, только не это. Нельзя, чтобы погибла Еля. Я люблю Яна. Я хочу помочь ему. Ему и его ребенку. Едет кто-нибудь за мной? Нет, на шоссе ни души, ни машины. Светофоры знай себе помигивают. В жизни всякое случается, думала она.
Знаменитый врач сказал мне однажды: человек многослоен. Да, поди разберись в человеке, подумала она. Я — репортер, об этой страшной истории мне известно очень много. Но я хочу знать больше, хочу знать, кто и где поставит точку. Что из того, если я погибну. В нашей профессии это не фокус. Ты всегда должна видеть, куда что может привести, говорил Пьер. Только жалкий репортер сдастся перед самым концом, если почувствует, что дело пахнет керосином. Что значит опасность? — любил повторять Пьер. «Жизнь всегда опасна для жизни», — цитировал он Эриха Кестнера.