Второй как-то оказался за спиной. И перестал наигрывать.
– Был, конечно, вариант уйти вбок дальше по жилым районам. Но мы его уже прошли. И вариантов у нас уже и не осталось. Я бы даже советовал не оборачиваться, чтобы это проверить.
Голос у Второго изменился, высох и начал отдавать канцелярщиной. Пятый терпеть не мог это ощущение – между зубами и губами будто кто-то напихивал картон.
На этот раз мелодия действовала по-другому. Если та, во дворе, пробивала чётко очерченный коридор между настоящим и зацвётшей реальностью, то здесь она встраивала их в изменяющуюся ситуацию, заставляя соблюдать формальные требования, но оставляя свободным внутреннее пространство. Точнее так – оно могло оставаться твоим, пока ты давал себе труд его удерживать.
Пятый силой удержал себя, чтобы не трясти головой. Приходилось мириться с тем, что искажения всё плотнее его окружают, потому что прямое противостояние приведёт лишь к тому, что их раскусят и встроят уже без всякого шанса на свободу воли. Нужно тихо, без всплеска погрузиться и плавно плыть вперёд, пока хватает дыхания.
Они добрались до полуперекрёстка. На противоположной стороне, у края канавы стояла тумба и из неё медленно прорастали три высоких флагштока с узкими металлическими флажками. Пятый едва не вышел образа, задумавшись об смысле этого уличного декора. Для доски объявлений полотнища флагов были слишком высоко расположены, а для обязательного красного цвета в жизни каждого социалистического человека они не подходили, так как были белыми.
У Второго закончилась мелодия, он перевёл дух, пожевал онемевшую губу и продолжил играть что-то про солнечный круг и небо вокруг. Пятый опять едва не выпал из образа, чтобы сказать, что Второй непоследователен в своих действиях. Взялся играть марши – так играй марши.
Но чем дальше они уходили по аллее с обгрызенными деревьями, тем тягостнее становилось у Пятого на душе.
Куда-то в лиловые сумерки исчезло величественное здание ампира, проросшими вездесущим свинороем портиками, с мшистыми облупленными колоннами. Брошенные кирпичные строения на пустыре справа слились в прерывистую стену.
Мир сузился до асфальта проезжей части под ногами – их засасывало туда, в центр воронки… того, чему он не знал названия.
Бетонный истукан с головой остекленевшей горгульи проскочил взглядом через них.
За истуканом обнаружился пекинес с огромными красными глазами, в глазницах не помещавшихся.
– Ты уверен, куда ты идёшь? – голос у пекинеса был надтреснутый и насмешливый. Второй глянул на него искоса и пекинес сгинул.
Темнело неправдоподобно быстро. Он смотрел под ноги, выбоины были неглубоки и непредсказуемы.
Он мало что видел, но знал, что они вышли на площадь. В центре площади, за оградой, на постаменте кто-то стоял. Сейчас уже неважно кто. Важным было то, что было за ним.
– На твоём месте я бы не смотрел на здание, это больше не дворец культуры – прошелестел на ухо Второй.
И он его не послушался и поднял взгляд: Сквозь белое закруглённое массивное (а других в этом городе важных зданий не было), вместе с жилыми домами по бокам, образующими незаконченный амфитеатр (оставшаяся часть дуги была там – за коваными воротами, опоясанными дорожками с кустарником, палисадником и большим подъездом перед крыльцом) уверенно проступало здание красного отполированного гранита.
Геометрически строго правильное, оно стояло непоколебимо и надолго. Засыпавший всё мусор и остовы непостроенных зданий вокруг никак ему не мешали. И воздух возле него был зелёно-чёрным.
Он чувствовал, как его затягивает туда, как ужас пытается прорваться и парализовать ноги, руки, сжаться в комочек и замереть. Он слишком мелок.
Пятый стиснул зубы и переставлял ноги – он привык управлять собой независимо от того, кто и чем пытается его согнуть и подавить. Он вообще был устойчив к воздействию на психику – ему уже много кто пытался прополоскать мозги.
Что заставляло напряжённо идти Второго, он не знал.
Когда они ступили на тротуар противоположной стороны площади, лиловая стена захлопнулась перед ними. Мира вокруг не стало, осталось только здание – тянущей силе было уже невтерпёж.
Упрямый Второй шёл вслепую и Пятый вдруг понял, что тот едва сдерживается, чтобы не побежать. Потому что этого от него тоже ждут. Из темноты выплыла приступка к чёрной облупленной двери. Оковки выступили из-под раскрошившегося бетона и ждали, когда на их угол упадут виском, некстати споткнувшись на ровном месте.