Ночь прятала горы. Но их могучее присутствие все равно ощущалось каким-то неуловимым образом, как ощущался и стремительный бег реки, катившей рядом, в темноте, свои воды.
Алый уголек папиросы, описав в темноте дугу, упал в реку, погас, и слабый шипящий звук, родившийся от соприкосновения огня с водой, был подхвачен и унесен течением, словно ветром.
— Да, промелькнула жизнь — заметить не успел, — глухо проговорил летчик.
Он откинулся назад и лег на землю.
— Нет, вру, успел заметить. Еще как успел! Вот всего мне от роду сорок с небольшим, а голова уже седая, старая голова. Сколько передумал я на своем веку, до каких только крайностей в мыслях не доходил… И душа-го у меня от такой жизни пустая стала, словно ветром ее со всех сторон продуло. Только сердце еще не унялось — бьется сердце, жить хочет на всю катушку, надеется.
Он вздохнул и продолжал:
— В тот день, когда впервые мы с Зинаидой Ивановной увиделись, тяжело ей, конечно, было, да и мне нелегко. Плакала она долго, молча, беззащитно. И были мне эти слезы хуже самого горького. Да и чем поможешь, чем живого человека заменишь? Будь ты хоть тысячу раз распрозакадычнейший друг…
Потом успокоилась Зинаида Ивановна, сели мы к столу. Она меня сразу признала, — видно, Сашка писал ей в письмах, что есть, мол, такой боевой друг. Разглядел я ее — дивчина красивая, шея высокая, как у лебедя, лицо тонкое, чистое, только бледное очень, а глаза большие-большие и грустные.
Стала она на стол собирать, кладет на тарелку три картошины и маргарину чайную ложку.
«А хлеба у нас, говорит, извините, нет. За два дня вперед по карточкам получили».
Тут я себя по лбу хлопнул, схватил вещмешок и все, что было, — консервы, галеты, папиросы, сухари, — все на стол вывалил. Она увидела это богатство — и опять в слезы.
«У Сонечки, — плачет, — такой возраст, витамины нужны, а ничего нигде не достанешь».
Прожил я у них еще сутки. Днем с Сонечкой гулять ходил, а вечером с Зинаидой Ивановной кино смотрели. Я ей про наш уговор с Сашкой ничего не сказал. «Ни к чему ей пока, — думаю, — об этом знать. Горе у нее еще не унялось, а ведет она себя, по всей видимости, аккуратно».
На вторые сутки я уехал. Наша часть тогда как раз боевые машины получала. А на каждом самолете, помимо всего прочего, «неприкосновенный запас»: шоколад, топленое масло, фрукты сушеные. Собрал я ребят и говорю: так, мол, и так, вдова боевого командира и дочка маленькая — с каждым из нас может случиться. Ребята, ни слова не говоря, сняли с нескольких машин НЗ, и вместе с шофером нашим отправил я все это Зинаиде Ивановне. Обратно привозит он записку:
«Дорогой Сергей Степанович! Не знаю, как и благодарить вас. Нет, наверное, таких слов. Буду об этом помнить всю жизнь. Вы меня словно от спячки пробудили, а то я и жить-то совсем перестала, только по улицам ходила. Теперь хочу что-нибудь для других сделать, а в первую очередь воспитать Сонечку, чтобы она была достойна своего отца. Уважающая вас Зина Антонова.
А Сонечка утром проснулась и спрашивает: «А где наш папа?» Я отвечаю: «Папа на фронт уехал». А она, глупенькая: «Это так папина работа называется?» Она ведь отца почти не видела, он все время в командировках был, в перелетах. Запомнила только форму».
И еще написала она мне: если, мол, захотите, напишите что-нибудь, я ведь знаю, что у вас никого нет.
Месяца через полтора отослал я ей солдатский треугольник: жив, здоров, воюю — чего еще напишешь? Скоро ответ получаю. Описывает она мне свою жизнь, про Сонечку рассказывает, про работу. Так и начали мы с ней переписываться. Немного, правда, друг другу писем послали, всего по нескольку штук. Но знаете, что это такое — на фронте письмо получить? Иной раз загораешь целый день в машине — боевая готовность номер два. А тут приносят почту, и тебе письмо есть. Только прочтешь — команда: «В воздух!» И откуда только силы прибавляются? Ведешь машину и чувствуешь, что есть за твоей спиной два человека…
Одним словом, угробил я за полгода еще пять «мессеров» и «фокке-вульфов», а сам ничего, летаю. К тому времени освободили мы один город, и наш полк для отдыха с передовой сняли и посадили на аэродроме противовоздушную службу нести.
Отправился я как-то в город по делам. Иду по улицам — кругом все разрушено, сожжено, народ в головешках копается.
И вдруг вижу — Зинаида Ивановна навстречу. Поначалу мы с ней даже не поверили, что это наяву. Взяли друг друга за руки.
«Это вы?» — спрашивает она.
«Конечно, я, — отвечаю, — кто же еще?»
Оказывается, она сама родом была из того города, у нее здесь родители под немцем оставались. Сашкины родители тоже где-то неподалеку в деревне жили. Они с Сашкой тут и познакомились.