Она взяла у него карандаш. «Спасибо. Очень похоже. Меня ещё никто никогда не рисовал», — написала она в блокноте под рисунком. Она сказала бы больше, если бы могла говорить, но, к сожалению, она была немой.
— У вас такие красивые, глубокие глаза, — восхищённо произнёс он. — Если в них заглянуть, то можно утонуть и пропасть навсегда.
Она не услышала того, что сказал он, потому что была глухой. Зато она прекрасно умела читать по губам, поэтому поняла всё, что он сказал. После этих слов в ней точно что-то перевернулось, и она внимательней взглянула на своего собеседника и в его невыразительной заурядной внешности вдруг разглядела нечто важное, значимое, то, чего ей так не хватало все эти долгие годы.
Он сделал ещё один набросок и окончательно вскружил ей голову. «Я боюсь потерять с вами голову», — написала она под рисунком.
— Я тоже боюсь этого, — сказал он, приступая к следующему наброску.
Так продолжалось до позднего вечера. А когда в вагоне погас свет и все улеглись спать, он достал из сумки ещё один блокнот и начал писать роман. Замысел и сюжет созрели моментально, поражая своей простотой и гениальностью. К утру первая глава была готова. Он с трудом заставил себя оторваться от записей и сделать перерыв. Такого с ним давно уже не было. Вдохновение пьянило и кружило голову, как молодое вино.
Он шёл на поводу у чувств и интуиции. Она тоже не могла совладать с собой. Таким образом, самый обычный дорожный роман превратился в нечто большее.
Они встали в Одессе и никуда дальше не поехали. С вокзала они пошли на Пантелеймонов скую, оттуда свернули на Ришельевскую, с Ришельевской — на Малую Арнаутскую, с Малой Арнаутской — на Белинскую, с Белинской — на Пидерсовский бульвар, и так далее, пока не дошли до Ланжерона. На околицах Ланжерона, почти у самого моря, они сняли небольшой захудалый домик с видом на порт и морвокзал и остались там жить.
Они решили начать с чистого листа. Прошлое их больше не волновало и не заботило, словно ничего и не было прежде. Они больше не вспоминали и не думали о прошлом. Было лишь настоящее, до краёв наполненное вспыхнувшими чувствами и переживаниями, очень похожее на красивую выдуманную сказку, никак не увязывающуюся с тем уродливым и несовершенным миром, в котором мы с вами живём.
На фоне южного субтропического пейзажа их жизнь выглядела очень романтично и привлекательно. Днём они купались и загорали на пляже, вечером он с мольбертом выходил на Дерибасовскую рисовать портреты и шаржи, чтобы немного подзаработать. Она садилась в кафе напротив и весь вечер с любопытством наблюдала за ним. Когда он заканчивал, они вместе возвращались домой, и она ложилась спать, а он садился за свой роман.
Тех денег, что он зарабатывал, вполне хватало, чтобы удовлетворить все их скромные потребности и капризы. С плетёной корзиной по утрам они заходили на Привоз за фруктами, мясом, овощами и вином. Она любила всякие кружева и безделушки и часами могла стоять у галантерейного прилавка, рассматривая выставленные на продажу наряды. Время от времени он покупал ей понравившиеся платьица, в которых она порхала как мотылёк и выглядела шестнадцатилетней девочкой.
В их покосившемся штукатуреном домике со скрипучим дощатым полом, огромной деревянной кроватью, круглым растрескавшимся дубовым столом и несколькими расшатанными стульями было уютно, светло и просторно. Свежий морской ветер, насыщенный едким запахом йода, шевеля занавесками, врывался в распахнутые настежь окна вместе с лучами восходящего солнца и приносил с собой отдалённый рокочущий шум прибоя с пронзительными голосами голодных чаек, басистыми гудками пароходов и еле слышным гулом работающей портовой техники.
Возле их домика был крохотный яблоневый садик, в котором они, прячась от нестерпимого зноя, любили проводить послеполуденные часы. Она дремала, покачиваясь в старом верёвочном гамаке, а он, устроившись напротив, прислонившись спиной к шершавому стволу яблони, пыхтя, как пароход, своей неизменной капитанской бриаровой трубкой, рисовал её.
И чем больше он рисовал, тем больше это его захватывало. Весь дом был увешан её портретами, не считая целой стопки тетрадей и блокнотов с набросками и зарисовками.
Работа над романом шла быстро. Она захватывала ещё больше, чем живопись. В начале осени он закончил последнюю главу и приступил к редактированию, после чего отдал свой роман издателю.
Когда бархатный сезон был на излёте и с моря подуло морозным холодом, его роман напечатали в местном журнале, за что он получил небольшой гонорар. Особого удовлетворения ему это не принесло. Он ожидал чего-то большего, а чего — он и сам толком не знал.