Проходит некоторое время, и вдруг изо рта будто сами собой начинают литься слова. Я больше не могу молчать. Теперь былая необщительность кажется мне глупой. Жизнь продолжается, и я не намерена проводить её в одиночестве. Разрываюсь от потребности что-то сказать, что угодно. Поэтому выпаливаю:
— У меня сын твоего возраста.
Фейн, наблюдавший за серой жижей, льющейся по траншее, вскидывает удивительно густые ресницы.
— Какое есть его имя?
— Джей. Он младший офицер в эскаранской армии.
Тут надо бы чувствовать гордость, но ощущаю лишь страх. Что ж, я уже привыкла.
— Можно спросить, какое есть твоё имя?
— Орна.
Фейн молчит. Я продолжаю. Начав, остановиться уже не могу. Я вообще-то от природы разговорчивая, и теперь дамбу наконец прорвало. Я хочу говорить.
— Ты Дитя Солнца, да? — напрямик уточняю я.
— Нас ещё зовут Далёкие. Мы на наш язык зовём себя Сура Сао.
При последних словах его странный горловой акцент становится особенно явным.
— А правда, что вы живёте на поверхности? И никогда не спускаетесь под землю?
Фейн смеётся:
— Неправда. Бывает, спускаемся. Да, мы живём на поверхность, под небо. Охотимся на звери, а звери — на нас. Едим растения Каллеспы, путешествуем иногда. Но у нас тоже есть дома, как ваши, мы живём в пещеры и строим города.
Фейн поднимает голову к потолку кузницы, который в дыму и не разглядишь.
— Гой-шью начинается, — грустно произносит он. — Скоро мои люди перейдут на другое место.
— Что начинается?
— Сезон ночей.
— А у нас он называется сезон спор, — рассказываю я. — Начинает дуть ветер, и грибы размножаются. В середине сезона спор становится так много, что кое-где их из моря вёдрами вылавливают.
— Понимаю, — говорит Фейн. — Можно тебя просить? Если буду плохо говорить ваш язык, исправляй. С тобой говорить полезнее, чем с мучителем.
— Ты, наверное, хотел сказать — с учителем, — усмехаюсь я. — Мучитель — это тот, кто кого-то мучает. Хотя, конечно, и такие учителя бывают.
Фейн улыбается:
— Видишь? Уже учусь. Хочу первый из наших поступить в университет в Бри Атке.
— В Бри Атке? В эскаранский университет?
— Конечно. Где ещё есть Бри Атка?
— Произведёшь фурор, — говорю я. Фейн не понимает. Говорю проще и медленнее: — Все очень удивятся.
— Понимаю.
— Кое-кто из наших вообще не верит, что ваш народ существует.
Фейна это смешит. Его смех заставляет остановиться проходящего мимо охранника. Тот рявкает на Фейна по-гуртски, чтобы тот не отвлекался от работы. Фейн с пристыженным видом берётся за дело, весёлости как не бывало. Но когда охранник отходит и скрывается в темноте кузницы, Фейн поднимает голову и хитро улыбается мне. Невольно улыбаюсь в ответ. Уж и не припомню, когда в последний раз это делала.
— У нас рассказывают историю про ваших людей, — начинает Фейн. — Давным-давно все люди жили наверху. Гурта, эскаранцы, Дети Солнца, банчу, хааду. Все были одна раса, с'тани. У вас это слово значит «старики», но это не очень правильно. С'тани были большой урод…
— Народ, — механически поправляю я. И тут же качаю головой, удивляясь самой себе. — Извини. Всё, молчу.
— Я хочу, чтобы ты исправляла.
— Так ты никогда свою историю не расскажешь. Будем застревать на каждой ошибке. Давай я тебя потом учить буду. А сейчас просто говори.
Мальчик так удивился, что даже замер, и я сбилась с ритма.
— Будешь меня учить? — переспрашивает он.
И только тогда осознаю, что предложила давать ему уроки. Причём абсолютно искренне и добровольно.
Всё больше становлюсь похожа на себя прежнюю. Как будто изнутри отторгается некое инородное тело, душевная заноза. Несмотря на боль, тело моё кажется более лёгким и подвижным, чем раньше. Чувства обострились. Больше не кажусь себе отстранённым наблюдателем, следящим со стороны за всем, что творится вокруг.
Кажется, что прекращать горевать — предательство. Но на самом деле я всё ещё горюю. Стоит только подумать о Ринне, и грудь сжимается так, что начинаю задыхаться. Но теперь горе не разрушает меня изнутри. Внутри начинает возникать что-то новое. Я это чувствую, но как назвать, пока не знаю.