— Дорогая, если так будет продолжаться и дальше, — заговорил он, когда экипаж тронулся с места, — я буду вынужден пригласить врача.
Серинис покачала головой и отвернулась, чтобы скрыть слезы.
— Я здорова, честное слово. Наверное, слишком тепло оделась.
Дядя проворчал что-то о том, что до лета еще далеко, но не счел нужным продолжать разговор. У него давно возникли кое-какие подозрения, связанные с ролью капитана Бирмингема в судьбе его племянницы.
Добравшись до дома, Серинис извинилась и поднялась к себе в комнату. Она разделась, легла в постель и с трепетом положила обе ладони на живот, который в последнее время слегка округлился. Сколько времени прошло после единственной ночи любви? Месяца четыре? По крайней мере достаточно, чтобы шевеление ребенка стало ощутимым. Все старания держаться подальше от Бо оказались напрасными. Его семя упало в плодородную почву, и теперь Серинис носила в чреве его плоть, возможно, единственное, что удастся сохранить. Пройдет совсем немного времени, прежде чем горожане заметят ее неумолимо растущий живот и начнут отпускать ей вслед колкие замечания. И все-таки Серинис не могла попросить Бо расстаться со свободой ради ребенка. Он сам должен сделать выбор.
Она провела долгую бессонную ночь, размышляя о том, как быть дальше. Наконец решила, что удобнее всего будет перебраться в другой город, где ее никто не знает, и выдать себя за молодую вдову. Она и вправду забеременела в браке, и смерть этого союза оставила ее безутешной. Как только она освоится на новом месте, она вновь начнет рисовать. Если все пойдет хорошо, она сумеет заработать себе на жизнь и скопить немного денег до того, как в августе на свет появится ребенок.
На следующее утро она спустилась вниз позже обычного, накинув поверх платья рабочий халат. Поскольку дядя усердно писал книгу о древних греках, Серинис надеялась, что он у себя в кабинете. Дверь кабинета оказалась закрытой, и, облегченно вздохнув, Серинис направилась в небольшую гостиную рядом с кухней. В последние дни ее желудок не перестал бунтовать, но ради ребенка Серинис решила не пренебрегать едой. Положив себе немного омлета, она едва успела приступить к завтраку, как в гостиной появилась Кора.
— Прошу прощения, мисс Серинис. Сегодня вам принесли вот этот пакет.
Даже после того, как Серинис вновь осталась в одиночестве, она не попыталась узнать содержимое большого конверта из плотной веленевой бумаги. Он был тщательно сложен и запечатан кроваво-красным сургучом и, судя по виду, содержал бумаги от поверенного. Серинис вяло подошла к окну, некоторое время постояла, глядя на сад, а затем вернулась к тарелке и заставила себя опустошить ее. Только после этого она вскрыла конверт.
Внутри обнаружилась пачка бумаг, исписанных аккуратным почерком. На последнем листе красовалась внушительная печать и оставалось место для нескольких подписей. Одна из них уже была поставлена: «Борегар Грант Бирмингем».
Почерк был твердым, не оставляющим сомнения в решимости Бо. Вернувшись к первой странице, Серинис начала читать. Документ пестрел сложными юридическими терминами, но его смысл был ясен: они никогда не жили вместе как муж и жена. Следовательно, брак не существовал и не мог существовать впредь. Оба отказались от каких-либо притязаний и обязанностей по отношению друг к другу.
До Серинис долетал шум экипажей с улицы, но она ничего не слышала. Она знала, что собирается совершить противозаконный и безнравственный поступок — поклясться в том, что являлось неправдой. Пусть недолго, всего одну ночь, но они с Бо все-таки жили как муж и жена. И то, что Бо не подозревал о беременности, ничего не меняло.
Если то, чего опасалась Серинис, станет реальностью, она обречет своего ребенка на жизнь незаконнорожденного, принесет в жертву своим представлениям о порядочности, которые едва ли может объяснить даже себе. Бездна, которая разверзлась перед ней, пугала Серинис, но отступать было некуда. Она не может приковать к себе Бо вопреки его воле, особенно после того, как он ясно дал ей понять: он еще не готов посвятить себя жене и детям. Серинис не пожертвует своим чувством справедливости, пусть даже весь мир сочтет ее сумасшедшей!
Сдерживая тошноту, Серинис нашла перо и чернила, дрожащей рукой обмакнула перо в чернильницу и с мучительной Медлительностью вывела свое имя: «Серинис Эдлин Кендолл».
Рядом с размашистой подписью Бо ее собственная казалась мелкой и жалкой. Серинис присыпала чернила песком, собрала бумаги в стопку и положила в конверт. Не позволяя себе задуматься ни на минуту, она позвонила, призывая Кору, отдала ей пакет и велела срочно отослать его капитану Бирмингему.
В тот же день, чуть позднее, Кора вошла в комнату, которую дядя Стерлинг предоставил Серинис под мастерскую. Комнату заполняли картины, мольберт, краски и рисунки, сделанные во время плавания. Последние большей частью валялись на полу или были прислонены к стене. Серинис никак не могла собраться навести в мастерской порядок.
— Мисс Серинис, вас спрашивает дама, утверждает, что хотела бы заказать вам портрет.
— Она назвала свое имя?
— Нет, мадам. Просто сказала, что вы с ней знакомы. Серинис нахмурилась, размышляя, кем бы могла быть нежданная гостья.
— Как она выглядит?
— Весьма миловидна, небольшого роста, черноволосая.
— А, это, наверное, Бренна! — Судя по тому, какой интерес проявила сестра Бо к ее рисункам, это могла быть только она. Несмотря ни на что, Серинис обрадовалась гостье и с улыбкой принялась освобождать стул. — Прошу вас, проводите ее сюда, Кора, и приготовьте нам чай.
Серинис забыла надеть халат, который сбросила всего несколько минут назад, решив, что в комнате слишком жарко. Убирая со стула кипу рисунков, она повернулась спиной к двери и опомнилась, лишь когда услышала шорох тафты.
— Вот уж не думала, что вы навестите меня так скоро, Бренна… — начала она, поворачиваясь к гостье, но ее приветственная улыбка погасла: на пороге с презрительной гримаской на лице стояла Жермен Холлингсворт.
— Жаль, что разочаровала вас, Серинис. — Она насмешливо приподняла бровь. — Я понимаю ваше желание увидеть здесь сестру Бо, но боюсь, придется довольствоваться моим обществом.
— Значит, вы все-таки вспомнили меня, — заметила Серинис, с небрежным видом направившись к табурету, на котором лежал просторный рабочий халат. Увы, без халата или шали ее округлившаяся талия тут же бросится в глаза.
Жермен усмехнулась.
— О да! Я отлично помню вас. Вы — та самая чопорная художница, которая не замечала ничего вокруг, кроме своей мазни да немногочисленных подружек. Как же мы прозвали вас? Кажется, Щепкой? В то время прозвище вам шло, но должна признаться, с тех пор вы заметно похорошели.
— Насколько я понимаю, вы явились сюда не для того, чтобы заказать портрет.
Жермен принялась расхаживать по комнате, бесцеремонно разглядывая рисунки.
— У меня хватает портретов, — наконец соизволила ответить она. — В прошлый раз мои родители наняли самого известного художника в округе, и вряд ли вы справитесь с этой работой лучше, чем он. Несмотря на то что Бо превозносит ваш талант, я решительно не понимаю, что в нем такого. Впрочем, судя по тому, какими голодными глазами Бо смотрит на вас, его интересует отнюдь не живопись.
Жермен преградила дорогу к халату, и Серинис пришлось отвернуться.
— Тогда зачем же вы пришли?
— Хочу предупредить: держитесь подальше от Бо, — без обиняков заявила Жермен. — Видите ли, я намерена выйти за него замуж, притом в самом ближайшем времени, и не желаю видеть рядом с ним соперницу. — Она взяла со стола рисунок, изображающий матроса, но, увидев второй, лежащий под ним, ахнула: с рисунка смотрел человек, за которого она собралась замуж. Жермен и не подумала признаваться в этом, но сходство с Бо Бирмингемом оказалось поразительным. На портрете он был в свитере и кепке, за его спиной раздувались паруса.