— Для тебя, — смущенно призналась она.
— У тебя красивые ноги. — Он усмехнулся и лениво обвел пальцем полные груди Одри. Однако рука Витторио дрожала, так что лень была напускной. Встретившись взглядом с Одри, он застонал и прижал ее к себе.
— Больше нет сил притворяться спокойным. Пожалуйста, люби меня!
Одри опрокинула Витторио навзничь и начала целовать так пылко и жадно, что долгих приготовлений не потребовалось. Оба страстно любили друг друга, и достаточно было искры, чтобы в них заполыхало яростное пламя. А позже, когда оно слегка улеглось, на смену страсти пришла нежность. После долгих взаимных обид и переживаний им хотелось утешить друг друга.
Лежа в его объятиях и впервые за много дней чувствуя себя полностью удовлетворенной, Одри поняла, что ее тело требует пощады после долгих бессонных ночей. От усталости кружилась голова, веки наливались свинцом… Через минуту она спала как убитая.
Одри пробудилась от бившего в глаза лунного света. На мгновение она растерялась, повернула голову и увидела, что Витторио оперся на локоть и внимательно следит за ней. Увидев, что она проснулась, он улыбнулся и протянув руку, убрал со лба Одри прядь волос.
— Мне нравится смотреть на тебя спящую, — ласково сказал он. — Хочу убедиться, что ты еще здесь.
— Я всегда буду здесь… если захочешь.
— Хочу.
Глядя Витторио в глаза, Одри погладила его подбородок, шею, плечо и вздохнула. Потом улыбнулась и призналась:
— Я сходила по тебе с ума с первой же нашей встречи.
— Я это знал.
— Ничего ты не знал! Или знал?
— Догадывался.
— Ужасно стыдно, — промурлыкала она. — Неудивительно, что ты был таким… — Внезапно Одри припомнила его давние слова и спросила: — Помнишь, я тебе говорила, что мама овдовела, когда мне было три года?
— Гмм… смутно.
— Почему ты тогда сказал: «Это все объясняет»?
Витторио засмеялся.
— Это объясняет твою агрессивность… полную и не подлежащую сомнению уверенность, что ты всегда права. Я решил, что ты избалованная девчонка, выросшая без мужской руки, которая могла бы заставить норовистую лошадку слушаться узды.
— Нахальный самец! Я знаю, что я немножко настырная…
— Агрессивная, — подсказал он.
— Ладно, агрессивная. Я не нарочно, — пробормотала она. — Просто я слишком нетерпеливая…
— Когда дела идут не так быстро, как тебе хочется?
— Наверное. Мама говорила…
— Тсс… — Витторио приложил палец к губам. — Не будем ворошить прошлое. Перед нами новая Одри, Одри модернизированная… Не стану утверждать, что мне не нравилась старая модель, но…
Она подняла голову и посмотрела на него с шутливой укоризной.
— Я же вообще тебе не нравилась!
— Не нравилась, — согласился он. — Меня тянуло к тебе, но ты мне не нравилась… Правда, мое мнение начало меняться, когда ты вышла в столовую в ночной рубашке. Стоило тебе повернуться спиной к свету, как я разглядел все изгибы твоего пленительного тела… и моя решимость исчезла. Желание подняло свою безобразную голову, и я предпочел уткнуться в книгу, которая меня вовсе не интересовала… Я переворачивал страницы, но не видел ни слова, потому что думал о тебе.
— Я бы никогда не догадалась, — тихо откликнулась она. — Но я и до сих пор не догадываюсь, о чем ты думаешь, что чувствуешь… Я даже не знаю, хочешь ли ты слышать эти слова, — чуть торопливо добавила она, — но мне необходимо сказать их.
Почувствовав, что Витторио напрягся и затаил дыхание, Одри стиснула его плечо, чтобы придать себе смелости.
— Я хочу сказать это, потому что иначе… — Одри осеклась, но затем, решив, что тот, кто сказал «а», должен сказать и «б», звонко произнесла: — Я люблю тебя.
Витторио перевел дух.
— Я давно любила тебя. И на вилле, и здесь…
— Тогда почему же ты уехала?
— Я думала, ты хочешь этого. Когда мы были на вилле, ты сказал, чтобы я задержалась на неделю в Риме, а потом ехала домой улаживать свои дела. И я подумала… А Патриция сказала… И если был хоть один шанс, что когда-нибудь ты полюбишь меня… О, Витторио, я не знаю! Я чувствовала себя такой ненужной! А Патриция такая красивая, такая умная…
— Меня не влечет ни к Патриции, ни к Джованне.
— Правда? — тихо спросила она, отводя глаза. — Тогда почему ты позволил мне уехать? Когда я заикнулась, что хотела бы остаться, ты сказал, чтобы я не играла в игры. Ты сделал мне больно. Очень. Я не могла понять, чего ты хочешь.
— Я и сам не мог понять, — признался он. — На вилле думал, что понимаю, но потом…
— Я стала чересчур требовательной. — Прибегнув к спасительному чувству юмора, Одри, которой было вовсе не до смеха, добавила: — И ты подумал: «О Боже, если она всегда будет такой…»
— Что-то в этом роде. — Он улыбнулся. — Так было до посещения «Хасслера». А потом в такси я понял, до какой степени хочу тебя. При всем моем опыте я никогда не испытывал ничего подобного. Но просить тебя бросить свою страну, своих друзей, когда я не знал, надолго ли это… А потом я понял, что дело совсем не в желании. Для того, чтобы сделать выбор, нужно что-то другое.
— Я не спрашивала, потому что… Я хочу сказать… Я не жду, что это придет само собой только потому, что я… Перестань! — закричала она. — Перестань делать круглые глаза и притворяться, будто ты ничего не понимаешь! Ты прекрасно знаешь, что именно я имею в виду! Мне действительно нужно сказать обо всем честно.
— И услышать такой же честный ответ?
— Но если ты не…
— Люблю тебя?
— Да. Я не прошу того, к чему ты не готов.
— Для этого нужно либо большая смелость, либо большая глупость. Хорошая питательная среда для боли и обид. А если бы я не мог дать тебе то, что ты хочешь, тогда как?
— Не знаю, — ответила Одри, все еще избегая его взгляда. — Я ведь не могу заставить тебя полюбить, правда? Я не могу изменить тебя так же, как ты изменил меня. Просто я хотела, чтобы ты знал о моих чувствах…
Витторио прижался к ней лбом, поцеловал в переносицу, потом тяжело вздохнул и посмотрел в глаза.
— Перестань дрожать, — тихо приказал он. — Совсем недавно я понял, что не хочу подражать Рико, который обрел семью лишь на склоне лет. Я хочу видеть, как будет расти моя дочь, а не получить ее уже взрослой. Я понял, что люблю тебя, через несколько дней после того, как Рико и Эмили попали в аварию…
— Так ты любишь меня? — перебила Одри.
— Конечно, люблю; разве иначе мы были бы здесь? — Но я не знал, как долго продлится это чувство. Не мог представить себе, что это навсегда.
— Я догадывалась: что-то не так. Чего только я не напридумывала! Что ты знаешь о моем чувстве, но не испытываешь ко мне того же; что ты уезжаешь, потому что не любишь… нет, не можешь любить меня; что ты раздражаешься и сердишься, потому что тебя принуждают к продолжительной связи, которой ты не хочешь… И это было так больно!..
— Но всю эту неделю я не находил себе места. Я бродил по пустой квартире, слишком большой для одного человека, в которой еще слышалось эхо твоих шагов, и чувствовал, что схожу с ума. В конце концов я решил лететь за тобой в Англию. Готов был умолять, кричать на тебя, тащить силой… Я вдруг осознал, что на свете есть человек — один-единственный человек, — без которого моя жизнь теряет всякий смысл. Я посмеивался, наблюдая за Рико и твоей матерью. Это было мило, забавно… и очень странно. Я любил их обоих, но посмеивался над их глупостью. Наверное, потому что я не видел своих родителей — ты ведь знаешь, они давно умерли, у меня нет братьев и сестер, кроме множества двоюродных, и моя самая близкая родня — это Рико и твоя мать. Я не думал, что захочу большей близости, не думал, что захочу с кем-то разделить жизнь. Итак, Одри, ты выйдешь за меня замуж?
— Да! — Ошеломленная, сбитая с толку Одри едва сообразила, что уже дала ответ.
— Да? — переспросил Витторио, лукаво улыбаясь. — Я не ослышался?
— Да.
— И ты согласна мириться с моей рассеянностью, с моим эгоизмом? И с моими камнями?