И вот теперь они направлялись прямо к нему через лес, среди теней и проблесков света.
Стокдейл докладывал о состоянии больного:
— По-моему, у него не было стула уже три недели.
— Подавление стула только усиливает его манию. Из-за него она и развивается. А от своей бредовой идеи он так и не отказался?
— А что у него за бредовая идея? — спросил Фултон.
Стокдейл рассмеялся:
— Что если он все-таки опорожнит свой кишечник, то его содержимое отравит воду, заразит лес, а потом впитается в землю и убьет всех жителей Лондона.
— Будем надеяться, что он ошибается, — пошутил Фултон.
— Фултон, — одернул его Аллен, — не следует упражняться в остроумии, когда речь заходит о больном. Безумие лишено чувства юмора. Сколько там сейчас санитаров? Нам понадобится по меньшей мере четверо, чтобы удержать его, пока я буду ставить ему клизму.
— Я могу помочь, — неуверенно предложил Фултон, досадуя на отца за излишнюю суровость.
— Подержишь голову. Ну, или руку. Если ты только попытаешься взять его за ногу, он отбросит тебя в другой конец комнаты. Увы, мужчина он крупный и сильный.
Стоило им ступить через порог, как в ноздри ударила вонь, в точности как Фултону помнилось. Но всякий раз вонь оказывалась резче и мерзостнее, чем он ожидал. Тут и там слышался шум, но в просторном холле, над которым возвышались галерея и палаты, было только двое больных. Остальные сидели взаперти. Один из незапертых больных стоял на месте и тер лоб, который уже протер до лысины. Другая, женщина, устремилась им навстречу и, уставившись на Стокдейла, принялась задирать свое запачканное платье. Фултон глядел на нее в ужасе, но не мог отвести глаз. Однако прежде чем она успела задрать подол выше грязных, рыхлых колен, Стокдейл крепко ухватил ее за руки и вернул платье на место.
— Следует держать ее подальше от мужчин, раз она себя так ведет, — сказал Аллен.
Сондерс — санитар, который открыл им дверь, — извинился:
— Она себя так не вела. Думаю, дело в вас, доктор, или в вас, Уильям. Должно быть, она решила, что ее будут осматривать.
Тем временем женщина, пытавшаяся вырваться из рук Стокдейла, постепенно затихла.
— Я не хочу, — бормотала она, — не хочу…
— Вот и хорошо, — успокоил ей Аллен, — и не нужно.
— Отпустите ее, — сказал Сондерс, — с ней теперь все будет в порядке, небольшой приступ миновал.
Сондерс был невысок, силен и жизнерадостен, но внимание Фултона приковали его грубые, ловкие руки. У него были широкие кончики пальцев, толстые желтые ногти, а большие пальцы дважды сгибались под прямым углом и торчали параллельно ладоням. Глаза молодо глядели из складок дряблой кожи. Под одной из бровей притулились две бородавки, каждая размером с ягоду. Казалось, он вовсе не считает свою работу обузой. Обихаживая своих подопечных, мучимых страхом и болью, он улыбался и что-то напевал себе под нос.
— В одиннадцать тридцать, — сказал Сондерс, — мы выпустим поразмяться еще несколько человек. Эти двое ночью плохо спали, потому-то мы и вывели их сюда передохнуть. Но давайте начнем с мистера Франкомба. У его двери ждут двое моих ребят — набираются храбрости.
— Очень хорошо. Мы идем наверх?
Сондерс повел их по лестнице к палатам, двери которых выходили на галерею. Оттуда Фултон бросил взгляд на двух выпущенных на свободу больных, что копошились внизу, словно сонные мухи.
— Доброе утро, джентльмены, — поприветствовал Аллен ожидавших их санитаров.
Те, поздоровавшись, посторонились. Аллен взглянул через решетку на крупного мужчину с посеревшим лицом, который сидел, прислонившись к стене и держась за окаменевший живот.
— Доброе утро, мистер Франкомб! — прокричал Аллен сквозь решетку.
Тот скользнул по нему безжизненным взглядом и отвел глаза.
Мэтью Аллен повернулся к своей команде: