Глава седьмая
ФЁДОР ФЁДОРОВИЧ ДОГОНЯЕТ
Фёдор Фёдорович и Мила поженились тихо. Свидетелями были сослуживица Милы — младший редактор драматургического альманаха — Чижик, а со стороны Фёдора Фёдоровича — начинающий литератор Гусев. Гусев работал автослесарем, а Фёдор Фёдорович, убей бог, не понимал, зачем ему ещё писать? Судьба свела их на совещании так называемых молодых писателей. Фёдор Фёдорович руководил семинаром, ему понравились рассказы Гусева. С тех пор он не знал хлопот с машиной. И вообще каждый раз, когда требовалась помощь, Гусев оказывался под рукой. Фёдор Фёдорович пару раз упомянул его в газетных статьях как молодого писателя, знающего жизнь, не спешащего расстаться с главной своей специальностью, черпающего в ней достоверный материал для творчества. Да ещё написал рекомендующую рецензию на сборник, который Гусев сдал в издательство. Так как издание первой книжки растягивалось нынче лет на пять, Фёдор Фёдорович надеялся под добрым наблюдением Гусева успеть продать нынешнюю машину и взять новую.
Их объявили мужем и женой не в главном зале, где витийствовала сытая женщина с лентой через плечо, а в рабочем, так сказать, порядке, в канцелярии, где совсем молоденькие мальчишки и девчонки, сопя, заполняли анкеты для новобрачных. Фёдор Фёдорович чувствовал себя в их компании не очень-то уютно. «Не одолжишь ручку, папаша?» — мрачно обратился к нему бритый наголо, видимо, уходящий в армию, жених. Более пристало, казалось, вступать в брак Гусеву и Чижику, а не Фёдору Фёдоровичу и Миле. Выйдя на улицу, он испытал немалое облегчение. Устраивать празднество они не собирались. Но принарядившиеся Гусев с Чижиком смотрели на «молодых» с ожиданием. Фёдору Фёдоровичу сделалось неудобно перед Гусевым, который накануне весь день возился с его машиной, устанавливал иностранное противоугонное устройство. Он вытащил из бумажника зелёную пятидесятирублёвую бумажку:
— Витя, какие мы к чёрту молодожёны? Возьми, я тебе должен за вчерашнюю работу.
— Мне эта штука обошлась дешевле, — в денежных расчётах с Фёдором Фёдоровичем Гусев был честен, как человек коммунистического будущего.
— Не важно. Своди, что ли, Чижика в кафе, угости мороженым.
Мила одобрительно кивнула. Сколько Фёдор Фёдорович её помнил, она обожала интеллигентно сводничать, знакомить молодых, да и не очень молодых, людей. Мила искренне торжествовала, когда её старания увенчивались законным браком. Но такое отчего-то случалось редко. С Чижиком дело продвигалось особенно туго.
Гусев тонко улыбнулся, дав понять, что профессия автослесаря, оставлять которую так не рекомендует Фёдор Фёдорович, даёт ему возможность сводить Чижика не только в кафе-мороженое, а куда угодно. Тот сам это знал, и ему тем более было непонятно стремление Гусева во что бы то ни стало писать. Сколько нервов, хлопот, возни с запуганными, истеричными, боящимися живого слова редакторами, а потом ещё неприятности от критиков, которые начнут упрекать, что мыслишь недостаточно остро, уходишь от проблем, лакируешь действительность. В минуту откровенности Фёдор Фёдорович сказал Гусеву, что, сделавшись писателем, он никогда не будет пользоваться таким авторитетом и уважением, какими пользуется сейчас, будучи автослесарем, имеющим доступ к запчастям. «Это не уважение, Федя, — неожиданно резко ответил Гусев, — нищета и убожество! Будь запчастей навалом, да тех-станции на каждом углу, как положено, мне бы только ключи от зажигания — оп! — а я бы ловил на лету. Тогда бы и как звать меня никто не знал». — «Ну, мыто с тобой до такого не доживём». — «А хотелось бы, — сказал Гусев, — сейчас вонючую свинью посади на ящик с распредвалами — побегут копыта целовать». Странный он был парень. Сам не знал, чего хотел. Деньги плыли в руки, он капризничал, воротил нос. Литературные занятия будили в Гусеве критиканство, совершенно излишнее для автослесаря, очередь к которому расписана на два месяца вперёд. Фёдор Фёдорович с сомнением относился к людям, меняющим живое денежное дело, где они кое-чего добились, на призрачное, не обещающее, в сущности, ничего. Впрочем, рассказы у Гусева были неплохие.